Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма

Костя Зданович совершенно растерялся, и программы в последние дни выходили плохие, просто из рук вон.

Алина была убеждена, что даже этот великий Беляев с собачьим именем Ники, мастер красивых картинок, ничего не изменит.

В середине сегодняшнего дня, после нескольких дней молчания, в редакцию позвонил Бахрушин и равнодушным голосом сказал, что назначает на вечер летучку.

Ни голос, ни обещанное собрание, ни даже то, что позвонил он сам, а не секретарша, ничего хорошего не сулили.

Алина перевернула следующую страницу. Ей казалось, что от страницы к странице программа становится все скучнее.

Вернулась Даша с чашкой. Из чашки поднимался пар, и в мутно-желтой жидкости плавал пакетик.

– Только ромашковый, Алин. Зеленого нету.

Алина отхлебнула ромашкового, сразу напомнившего детство, простуду, распухшие железки и строгий голос врачихи – “полоскать, полоскать ромашкой!”.

Она подержала за щекой и с отвращением проглотила.

В “артистическую” заглянул режиссер. За спиной у него маячила редакторша Рая, бледная и нервная.

Она всегда ближе к эфиру становилась бледной и нервной. Алина ей улыбнулась.

– Алин, у нас полчаса, – сказал режиссер.

– Да, знаю.

Даша с костюмом на вытянутых руках протиснулась мимо ее кресла.

– Чуть юбку подглажу, и все, можно надевать.

Алина кивнула, отложила верстку и нацепила “эфирные” туфли на высоченных каблуках. Ей нужно было еще раз, последний, заглянуть в компьютер, и с некоторых пор она боялась в него заглядывать. Впервые за много лет телевизионной работы.

Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Здесь не станут с тобой шутить. Убирайся, или ни один любовник не опознает твой разукрашенный труп.

Черные буквы на белом экране.

Алина зашла в свою каморку, осторожно села, чтобы не дай бог не порвать “эфирные” колготки о неудобную канцелярскую мебель, подвигала “мышью” по коврику и зашла в программу. Компьютер мигнул, загружаясь.

Она никому об этом не говорила, не могла. Даже Бахрушину тогда не сказала.

Она до смерти перепугалась.

И даже не идиотских угроз или оскорблений, а того, что это оказалось так близко к ней. В ее собственном компьютере. В ее собственной верстке. В том, что было, или казалось, самым главным.

Тот человек, похоже, отлично знал, как лишить ее самообладания, и сделал это безукоризненно. Пока что у нее получалось скрывать от всех, что она боится компьютерной верстки, но надолго ли ее хватит?! И что она станет делать, когда не хватит?!

Лет пять назад приключилась с ней неприятная история.

Какие-то придурки повадились краской из баллончика малевать на двери ее машины гадкое слово. Всем во дворе было известно, кому принадлежит эта машина, и все относились к ней уважительно, даже место для нее всегда оставляли, да и двор на Ленинских горах был спокойный, солидный и хорошо устроенный.

Потом завелись эти самые придурки. Скорее всего, они откуда-то набегали именно затем, что испоганить ее машину, вряд ли этим занимался кто-то из своих.

Алина перекрасила дверь. Потом перекрасила еще раз. Потом это превратилось в своего рода соревнование – она перекрашивала, а слово возникало на нем вновь, как по мановению некой ведьминской палочки – ведь наверняка такая существует, раз уж есть волшебная!

Потом приехал отец и долго бушевал и доказывал дочери, что “нужно немедленно обратиться в компетентные органы”.

Дочь решительно не желала ни в какие органы обращаться.

Придурков поймал сосед, о котором Алина не знала ничего, кроме имени – Иван – и того, что каждое утро он выходил бегать со своей громадной, черной, страшной собачищей.

Собственно, собачища их и поймала.

Как-то утром машина под окнами закричала страшным голосом. Муж, как обычно, спал – Алинины проблемы никогда его особенно не интересовали, – и она выскочила на балкон в ночной рубашке и валенках. Холодно было. Зима.

Возле своей машины, под желтым светом фонаря, она разглядела собаку, равнодушно сидящую на заднице, соседа и еще кого-то.

– Спуститесь, – негромко попросил Иван. – Сигнализация сработала, выключить бы.

– Я сейчас! – крикнула Алина.

– Да не торопитесь, – так же негромко сказал сосед. – Мы вас подождем.

Алина нацепила горнолыжный комбинезон, привезенный вчера из химчистки и оставленный в пакете под дверью, сунула ноги в унты, которые на заказ шили для нее в Красноярске, натянула куртку, схватила ключи и выскочила на лестницу.

Когда она вывалилась из подъезда, сосед все так же приплясывал возле ее машины – в джинсах и глупой спортивной курточке. Собачища равнодушно сидела.

– Здрасти, – весело поздоровался Иван.

– Здравствуйте, – пробормотала Алина и, вытянув руку, остановила наконец заунывные вопли своей машины. Короткий писк, и все смолкло. – Господи, что случилось?

– Да ничего, – сказал сосед, продолжая приплясывать, – все отлично. Я на полчаса раньше вышел, специально. Хотел поглядеть, кто это вам пакостничает.

И увидел. А вы хотите?

Алина перевела взгляд вниз и налево, куда он кивнул. В грязном сугробе сидели двое, таращились из него, как перепуганные совы. Собачища, оказывается, не просто так сидела на заднице, а со смыслом – перекрывала пути к отступлению.

– Ну чего, братва? – весело спросил сосед. – Что теперь делать-то будем?

Братва жалась друг к другу и испуганно молчала.

Они оказались юнцами лет по восемнадцать, а Алина думала, что это какие-то дети безумствуют.

– Ну, объясните тете, какого хрена вы ей всю машину испоганили? Что ни день, она на покраску едет, как на работу! А?!

Братва молчала и, видимо, намеревалась промолчать весь допрос, но тут собачища повернула к ним башку, разинула пасть и гавкнула, как будто пушка стрельнула.

Эхо прокатилось по заснеженному сталинскому двору и умерло вдалеке, за “ракушкой” пенсионера Федотушкина.

Братва вздрогнула. Алина вздрогнула тоже и уронила в снег ключи. Собака больше не гавкала, и это почему-то еще больше удручило братву, которая тут же стала сбивчиво объяснять, что она шутила. Братва то есть.

– Вот и хорошо, – похвалил Иван, не переставая прыгать. – Вы так больше не шутите, ребята.

Те поклялись, что больше так шутить не будут, и сосед опять их похвалил.

А потом он заставил их надпись с двери оттереть.

Это было невозможно – замерзшая краска не оттиралась ни в какую, уж Алина за последнее время про это узнала все! А он заставил.

– Рукавом, – равнодушно сказал он, когда юнцы стали вопрошать, каким образом они будут оттирать. – Не хотите, можете языками слизать, мне без разницы.

И приступайте, приступайте, это дело небыстрое!

И они начали оттирать.