Татьяна Устинова - Близкие люди

– Что? – не поняла она.

– Ну… осталась со мной, легла со мной в постель и так далее…

– Сначала, – сказала она, рассматривая его лицо, – если ты помнишь, я легла с тобой на пол. В постель с тобой я легла уже потом. А что такое? Тебя огорчает мой моральный облик?

– Инга!

Он даже перестал ее гладить. Он должен был добиться от нее ответа.

– Паш, ты… заинтересовал меня сразу. Еще в школе, когда приехал и устроил жуткий разнос за то, что я тебя вызвала.

У тебя было странное лицо. Как будто ты вовсе и не хотел устраивать разнос, а просто собирался посмотреть, что из этого выйдет.

– Так оно и было, – буркнул он и, не удержавшись, со брал в кулак ее волосы и поднес к своему лицу. Она подвинулась еще чуть-чуть повыше, чтобы ему было удобнее.

– Ну вот. Я все время старалась тебя расшевелить, задеть, заставить… Не знаю, злиться или смеяться. Каждую субботу я надеялась, что ты придумаешь предлог, и приедешь ко мне, и заберешь меня сюда, и окажется, что вам с Иваном не обойтись без меня… Однажды ты меня по голове погладил, и я вздумала, каково это, когда занимаешься с тобой любовью? Паш я обязательно должна все это тебе выкладывать?

– Обязательно, – сказал он тихо, – просто обязательно Я никогда в жизни не слышал ничего подобного.

– Но ведь у тебя были… какие-то девушки после развода? – спросила она осторожно.

– Никого у меня не было, – почему-то ему было счет легко в этом признаться, – раз в две недели на правах бывшего мужа я посещал Леночку. Привозил денежки и получал свою порцию здорового секса Она всегда говорила мне, что я отвратительная жирная свинья, но я все равно исправно являлся за своей порцией. Проходила в школе академика Павлова и условные и безусловные рефлексы?

– Павлик, ты все врешь! – объявила Ингеборга, смутно подозревая, что говорит он чистую правду, и ужасаясь этой правде. – Так не бывает.

– Бывает.

– Почему ты позволил все это с собой проделывать?

– Что проделывать? Я действительно не могу себя контролировать, когда дело доходит до… секса. Я действительно знаю, что я плохой любовник и…

– Откуда ты можешь знать, какой ты любовник, если, кроме жены, которая от тебя ушла, у тебя никого не было?!

Этот простой вопрос поставил его в тупик.

– Знаю, и все.

– Ты не плохой любовник, – сказала Ингеборга с сожалением, – ты просто дурак какой-то.

Зато теперь она совершенно точно знала, как именно ей следует с ним обращаться.

Все-таки она как-нибудь потом найдет его бывшую жену и утопит в Яузе. Можно, конечно, и в Москве-реке, но это будет для нее слишком шикарно. Вот в Яузе – в самый раз.

– Значит, – подытожила Ингеборга задумчиво, – всю жизнь ты живешь с сознанием собственной неполноценности.

И тебе даже в голову не могло прийти, что я… тоже мечтаю как-нибудь заманить тебя в постель. И даже придумываю всякие планы, как бы мне половчее это сделать, и уговариваю свой здравый смысл не вмешиваться, и убеждаю себя, что думать об этом – грех, потому что женщина не должна бегать за мужчиной, что у тебя наверняка кто-то есть, скорее всего та краля из офиса, что такой мужик, как ты, не может жить один…

– Ты врешь! – крикнул он испуганным шепотом. – Ты все это сейчас придумала. Из жалости.

– Из жалости, Паша, – сказала Ингеборга надменно и сделала движение, как будто собиралась встать, – не валяются с мужиком по полу в кухне, не начинают все сначала в душе и не продолжают потом на диване, а я только что все это проделала. Так что можешь убеждать себя в чем угодно. Я тебя хотела, и я тебя получила.

Он схватил ее, не давая пошевелиться.

– Ты не могла меня хотеть, – сказал он, отводя глаза, – это невозможно.

Она пожала плечами. Потом подумала и нырнула к нему под одеяло и пристроила острый подбородок ему на грудь, почти на сердце.

– Паша, я ни в чем не собираюсь тебя убеждать. И я не дам тебе испортить мне настроение. В конце концов, я только что переспала с мужчиной, которого долго пыталась соблазнить. Для женщины, знаешь ли, это имеет большое значение.

И до Ивана осталось всего полтора часа. И еще мне очень хочется тебя покормить. Пойдем поедим?

Как ему было понять, говорит она правду или это просто-напросто другая школа дрессировки с применением новых, улучшенных методов?! Где ему было справиться с рухнувшей на него массой совершенно новых чувств, ощущений, странных, тревожных и соблазнительных мыслей?! Как ему было вытащить себя из-под обломков и суметь трезво и спокойно что-то оценить, посмотреть со стороны, убедить себя, что это правда, а никакое не прыганье в кольцо?!

Но она была совсем рядом, такая близкая и такая… своя.

Он чувствовал кожей, как двигается ее горло, когда она говорит, как ее волосы щекочут его, как бесцельно скользит ее палец вдоль его закинутой за голову руки, как она улыбается и как дышит.

Он даже подумать не мог спокойно о том, что нужно встать, одеться и продолжать жить привычной нормальной жизнью, в которой он увяз по самые уши.

Что этой ночью останется один. Опять. Как всегда.

– Давай еще полежим, – попросил он, ненавидя себя за жалкий тон вокзальной сироты, – до Ивана целых полтора часа. Давай полежим, а?

– Давай, – моментально согласилась Ингеборга, – поесть мы и с ним вместе можем, а вот полежать…

– Ты уедешь? – спросил он внезапно. Он не собирался спрашивать. Наоборот, он собирался предоставить решение этого вопроса ей самой, но не удержался.

– Ты хочешь, чтобы я осталась? – спросила она живо. – А Иван нас не застукает?

Он молчал. Какое это имело значение, застукает их Иван или нет! Он спрашивал ее совсем про другое.

– Конечно, я могу остаться, – сказала она задумчиво, – я почитаю Ивану на ночь, а потом мы телевизор можем посмотреть, или что еще ты там делаешь по вечерам…

Он схватил ее и прижал к себе так, что внутри у нее что-то жалобно пискнуло.

Пожалуй, все правда. Пожалуй, это не новый способ дрессировки зверей.

– Вот и хорошо, – сказал он ей в ухо и почувствовал, как покрывается щекотными мурашками ее кожа между лопаток, – а телевизор мы вполне можем и не смотреть. Жалко тратить вечер на телевизор!..

Через десять минут он спал каменным сном насмерть уставшего человека, а Ингеборга жалостливо смотрела ему в лицо. Из художественной литературы и американского кинематографа ей было хорошо известно, что мужчины не выносят, когда их жалеют. Несмотря на всю сомнительность данного постулата, она была рада, что он спит и она может вволю нажалеться на свободе.

Под глазами и на висках у него лежали желтые тени, а светлые ресницы оказались неожиданно длинными и наивными, как у белобрысой деревенской девчонки. Пальцы вздрагивали во сне, сжимались в кулаки, и Ингеборга осторожно распрямила их, как будто стиснутых сильной судорогой. Он дышал почти бесшумно, хотя ей почему-то казалось, что он непременно должен сопеть, как медведь в берлоге. Впрочем, она точно не знала, как именно сопят медведи. Ей представлялось, что очень уютно.