Кристоффер Карлссон - Невидимка из Салема

Я рассматриваю свое отражение в зеркале, висящем за стойкой. Одежда на мне как будто с чужого плеча. Я похудел. Я бледен для этого времени года; обычно это признак того, что человек скрывался от солнца. Анна кладет локти на стойку и опускает голову на руки, рассматривая меня холодными голубыми глазами.

– Ты кажешься грустным, – говорит она.

– Как ты догадалась? – отвечаю я.

– Тут много ума не нужно, по тебе сразу видно.

Я делаю глоток абсента.

– В моем доме стреляли в женщину, – произношу я и опускаю стакан. – Что-то в этом деле… не дает мне покоя.

Анна удивленно приподнимает бровь.

– В твоем доме?

– В приюте на первом этаже. Она умерла.

– То есть кто-то ее убил?

– Если кто-то и умирает в городе чаще остальных, то это наркоманы и проститутки. – Я смотрю на стакан, стоящий передо мной. – Часто это передозировка или самоубийство. Те, кого убивают, – практически всегда мужчины. А тут – женщина… Это необычно. – Я почесываю щеку, и шелест небритой щетины наталкивает на мысли о бритве. – Все выглядело… очень просто. Аккуратно и чисто. Это еще более необычно, и это именно то, что меня больше всего беспокоит.

Несколько детей – скорее всего, из одной семьи – часто играют и бегают во внутреннем дворе моего дома. Они кричат и смеются так громко, что звук эхом отдается от стен. Не знаю, почему я об этом сейчас думаю, но эта картинка много значит для меня и навевает много воспоминаний.

– Это не твой профиль, – говорит Анна. – Расследовать убийства. Правильно?

Я киваю головой в ответ.

– Чем же занимается твой отдел? – спрашивает девушка.

– А разве я не говорил?

Она смеется. У Анны очень симметричный рот.

– Ты не очень много рассказываешь, когда приходишь сюда. Но, – добавляет она, – это нормально. Мне подходит.

– Я занимаюсь внутренними расследованиями.

Я допиваю содержимое стакана и чувствую, что снова хочу курить.

– Ты расследуешь то, что делают другие полицейские? – интересуется Анна.

– Да.

– Я думала, что только шестидесятилетние господа занимаются такой работой… А тебе сколько? Тридцать?

– Тридцать три.

Она хмурит брови, достает тряпку и начинает оттирать и так чистую стойку бара.

– Это необычно, – говорю я. – В тридцать три года работать в отделе ВР… Но все же иногда случается.

– Ты, наверное, очень хороший полицейский.

Анна кладет тряпку на место и нагибается к стойке.

Она одета в черную кофту с завернутыми рукавами и застегнутыми на груди пуговицами. На шее – черный кулон на тонкой цепочке. Я перевожу взгляд с украшения на стакан, и в этот момент мигает свет. В баре нет окон.

– Не так, чтобы очень хороший. У меня есть недостатки.

– Они есть у всех нас, – говорит она. – Тебе взаправду тридцать три?

– Да, – отвечаю я.

– Я думала, ты моложе.

– Не обманывай.

Она улыбается.

– Хорошо. Просто прими это как комплимент.

Я снова вижу себя в зеркале, и на краткий миг кажется, что мое отражение растворяется, становится прозрачным. Я слишком давно не был на службе. В обычной жизни мне неуютно.

– Почему ты стал полицейским?

– А почему ты стала работать в баре?

Анна задумывается, прежде чем дать ответ. Я вспоминаю маленькую цепочку, которую видел в руке погибшей женщины. Что она значила для нее? Амулет, без которого не уснуть? Может быть, но вряд ли. Кажется, что его подложили. Я достаю телефон, нахожу фотографию лица убитой и пристально вглядываюсь в нее, словно ее глаза могут в любой момент открыться.

– Я полагаю, что должна что-то делать, пока не пойму, чем действительно хочу заниматься в жизни, – наконец произносит Анна.

– Точно.

Я делаю глоток, смотрю на фотографию на экране телефона и показываю ее девушке.

– Не узнаешь?

Анна рассматривает фото.

– Нет. Я ее не знаю.

– Ее, возможно, звали Ребекка.

– С двумя «к» или с одной?

– А что?

– Да нет, ничего, просто спросила.

– Неизвестно, но мне кажется, с двумя «к».

Анна качает головой.

– Я не знаю ее.

– Ну спросить все равно стоило.

Я ухожу из бара, когда Анна переворачивает первый стул на один из столиков. В БАРе время идет по-другому, но, если верить старым настенным часам, за окном почти три часа ночи.

– Можешь мне позвонить как-нибудь, – произнесла девушка в тот миг, когда я уже взялся за ручку двери.

– У меня нет твоего номера.

– Ты ведь можешь его выяснить. – Она ставит на стол второй стул с громким, жестким стуком дерева о дерево. – Ну, думаю, скоро увидимся.

Свет снова мигает, я нажимаю на дверную ручку и выхожу из БАРа. В голове разливается приятная легкость.

Теперь по ночам в Стокгольме не так безопасно, как раньше. Если часы в баре показывали правильное время, то до рассвета еще несколько часов. Боковым зрением я что-то увидел, какую-то тень, которая заставила меня остановиться и обернуться. Кто-то следит за мной, я уверен. Но на улице никого и ничего не видно, кроме светофора, переключающегося с красного света на желтый, и автомобиля, поворачивающего в паре кварталов впереди. Слышится только нарастающий шум большого города, шум, который поглощает одиночек.

Я возвращаюсь на Чапмансгатан и вижу, что машин, припаркованных у заградительной ленты, стало еще больше: новый полицейский автомобиль, машины с символикой телеканалов ТТ, ШТ и газеты «Афтонбладет», и серебристый фургон с тонированными стеклами и черной надписью АО АУДАЦИЯ. Улица перегорожена, и люди, стоящие около ленты, в свете полицейских машин кажутся темными силуэтами. Видны редкие вспышки фотоаппаратов. Кто-то растягивает рядом с фургоном специальный полотняный экран, и вспышки сливаются в интенсивное, яркое мерцание. Я вижу только штатив, руку, держащую его, – и больше ничего.

Полицейские мигалки выключены. Синий свет, указывающий на то, что здесь произошло убийство, сменился вспышками фотографов и разочарованными вздохами тех, кого не пускают за ограждение. Два полицейских в форме держат большой кусок полотна, скрывающий все происходящее от любопытных. Двое мужчин из ритуальной службы садятся в серебристый фургон и медленно выезжают за ограждение.

Я захожу в дом номер шесть по Чапмансгатан с заднего хода. С первого этажа через открытую дверь до меня доносится голос Габриэля Бирка. Натянутая заградительная лента останется тут на несколько дней. Не обращая на нее внимания, я поднимаюсь к себе в квартиру и ложусь в постель, словно прошло лишь несколько минут, как я проснулся.

Отмечаю момент, когда по комнате пробегает легкая дрожь, за миг до того, как наступает утро.

Каким было мое детство в Салеме?

Помню, что первый полицейский, которого я увидел, давно не брился. Второй, на вид, не спал несколько дней. Третий управлял транспортным потоком после происшествия на перекрестке Салема. В уголке рта висела сигарета. Четвертый с невозмутимым спокойствием исследовал дубинкой пах одного моего знакомого, а двое его коллег так же спокойно стояли рядом и созерцали что-то поодаль.