Кристоффер Карлссон - Невидимка из Салема

После того, как я забирался сюда, рука разболелась не на шутку, и я начал массировать ее. Я вспомнил Влада и Фреда, двух парней постарше из Салема. Кулаки у них были крепкие. Они всегда били в одно и то же место, точно рядом с нервом, из-за чего рука сначала немела, а потом начинала болеть, когда спадало онемение. Мы давно не встречались, но каждый раз, когда я напрягал руку, она начинала ныть, и тогда я невольно вспоминал их.

– Я врезался в перила сегодня.

– В перила… – повторил Йон.

– Да. Ты часто сюда приходишь?

– Да, когда хочу побыть один, – сказал он. – У каждого должно быть такое место, куда можно пойти, когда домой идти нельзя.

– Мне уйти?

– Я не к тому сказал.

Я докурил сигарету до фильтра и бросил ее за перила, проводив взглядом, пока она не исчезла.

– Как твое полное имя?

– Йон Гримберг.

Рядом с Гримбергом лежала большая спортивная сумка из разряда тех, что обычно таскали футболисты из Рённинге. Он открыл ее и уложил туда ружье, достал сверток из ткани и начал разворачивать его: это оказалась бутылка водки, завернутая в кофту. Он открутил крышку и, сделав глоток, даже не поморщился. Я подумал о том, как высоко от земли мы находились. Под нами Салем медленно поглощал туман.

– Все обычно называют меня Грим, – сказал он. – То есть, – поправил он себя, – те, кто меня знает. – Он посмотрел на бутылку в своей руке. – А таких немного.

– Тогда нас двое таких.

– Не гони, – он покосился на бутылку и, казалось, прикинул, предлагать ли мне выпить. – Я видел тебя в школе. Ты никогда не бываешь один.

– Ты можешь быть один, даже если тебя окружают люди.

Йон, казалось, взвесил долю правды в сказанном, пожал плечами, больше в ответ себе, чем мне, и сделал еще глоток. Затем протянул мне бутылку. Я взял ее и отпил немного. Горло начало жечь, и я закашлялся, что рассмешило Йона.

– Слабак.

– Слишком крепко.

– Ко всему привыкаешь.

Он забрал у меня бутылку, снова сделал глоток и окинул взглядом Салем. Туман, медленно переползая, пожирал все вокруг.

– У тебя есть братья или сестры? – спросил я вдруг.

– Младшая сестра. А у тебя?

– Старший брат.

На высоте площадки, на расстоянии вытянутой руки от перил, мимо, каркнув, пронеслась черная птица, за ней проследовали другие, образовав перед нами темную долгую размытую полосу. Я искоса глянул на свободную руку Йона, в которой не было бутылки, но он не потянулся за ружьем.

– Это он тебе повредил руку? – спросил он, когда птицы пролетели. – Твой брат?

Вопрос поставил меня в тупик.

– Нет.

Йон пил, запрокинув голову назад.

– Сколько лет твоей сестре? – спросил я.

– Пятнадцать. Она осенью пойдет в Рённинге.

Не открывая глаз, он повернулся ко мне лицом и втянул носом воздух несколько раз.

– Ты ведь в Триаде живешь, верно?

Я кивнул. Так назывались три огромных одинаковых бетонных здания, окруженные шоссе Сэбюторгсвэген и Сёдербювэген. Эти две дороги, извиваясь, пересекались друг с другом, заключая эти три дома в неровный круг.

– В левом, если идти от Рённинге. Откуда ты знаешь?

– Я узнаю лестничный запах. Я живу в том, что посередине. Там точно так же пахнет.

– У тебя, видно, хорошее обоняние, и слух тоже.

– Да.

Потом мы шли вместе, смеясь и болтая, назад через туманный Салем, и тут же у меня возникло чувство, будто некая нить материализовалась между нами, будто мы хранили тайну друг друга. Год проходит быстро между высотками, и все же тому времени, что следовало после, предстояло показаться весьма долгим.

Помню, на окраине Салема располагались красивые частные дома с ухоженными лужайками, и, проходя мимо них летом, можно было учуять запах жаренного на гриле мяса. Чем ближе к станции Рённинге, тем чаще те небольшие домики сменяли тяжелые бетонные здания. Асфальт, граффити… Вблизи станции кучками толпилась молодежь и люди постарше, начинающие подростки – преступники и хулиганы, фанаты техно, рейва и хип-хопа, и я часто вспоминаю песню со словами « Голова как дыра, как твоя душа черна, голова как дыра» . Мы сидели на скамейках и тротуарах, пили алкоголь и опрокидывали автоматы с лимонадом и конфетами, и раскрашивали их спреями. Некоторых ловили за вымогательство, нападения и вандализм, но мы никогда не попадались: убегали в леса, которые знали намного лучше тех, кто гнался за нами. В глазах взрослых мы были подрастающими гангстерами. В Салеме было уже давно неспокойно, но в последнее время – особенно. Полиция больше не в силах была держать все под контролем. Даже церковь в Салеме была разгромлена, и у входа в нее была устроена вечеринка. Я узнал об этом в школе. Сам я в этом не участвовал, но знал, кто это сделал, так как мы учились в параллельных классах и занятия шведского у нас проходили вместе. Несколько недель спустя, после очередного погрома, внутри церкви был повешен огромный, как киноэкран, шведский флаг с большой черной свастикой на нем. Никто не понял смысла содеянного – возможно, потому что его и не было.

Салем… В школе мы узнали, что когда-то этот район назывался Слэм, что было соединением двух слов, означающих «терновник» и «дом». Потом, в семнадцатом веке, его переименовали в Салем, и никто точно не знал почему, но местные историки и дамочки, работающие в коммунальных сетях, предпочитали думать, что название было связано с библейским Салемом, от Иерусалима. Это придавало Салему ауру мира, спокойствия, поскольку само слово на иврите означает «мир». Место, куда наши предки, задолго до того, как оно изменилось в худшую сторону, приехали, чтобы зажить счастливой жизнью.

В пригороде друзья наблюдали друг за другом из окон, когда на улицу выходить не разрешалось. Когда же мы выходили, то старались держаться подальше от тех, кто мог нас покалечить, и тянулись к таким же, как мы: отирались у своих подъездов, когда идти было некуда, а домой идти не хотелось, – а вдалеке в ночи слышались крики, вопли, смех и срабатывала сигнализация.

Заградительная лента на Чапмансгатан бьется на ветру, когда я выхожу на балкон с легким шумом в голове от «Собрила». Чуть подальше дорогу переходит женщина с мальчиком – возможно, ее сыном, в инвалидной коляске. Мальчик сидит тихо, будто он – лишь пустая оболочка. У дома припаркована сине-белая патрульная машина, и вдоль ограждения нехотя взад и вперед прохаживаются два полицейских. Я слежу за ними взглядом до тех пор, пока один из них не поднимает голову и смотрит вверх, в мою сторону, тем самым заставляя меня вернуться в квартиру, как напуганное животное.

В газете напечатана заметка о том, что произошло: в приюте для бездомных в центре Стокгольма была найдена застреленная женщина двадцати пяти лет. Техническая экспертиза все еще проводилась, когда заметка была опубликована. Полиция активно изучает те улики, что имеются на данный момент, но еще остается много работы. Свидетели утверждают, что видели, как одетый в темное мужчина убегал с места преступления.