Марина Серова - Меня не проведешь

Он сделал последний штрих и с удивлением отметил, что опять неосознанно придал очертаниям сходство с Ним. Странным образом силуэт за окном был для него олицетворением его огромнейшей ошибки и расплаты за нее. Ошибка носила вполне определенное имя. У расплаты было вполне определенное лицо.

Сегодня он закончил картину и, глядя на нее, понял, что она вобрала в себя все тревожное, что наполняло и отравляло последнее время его душу. Темная улица, одинокий фонарь и силуэт человека… Еженощно он видел это из окна. Только человек появился сегодня. Вряд ли он имел к нему хоть какое-то отношение. Мало ли что может заставить тебя выйти из дома глубокой ночью и стоять, застыв словно памятник…

Он сжал в руках кисть, рискуя раздавить ее. Больше всего ему хотелось одним мазком покончить с силуэтом, который стал так похож на того, кто мешал ему спокойно дышать. О, если бы в жизни было все так просто и можно было бы смазать одним движением руки все мешающее спокойно жить как прежде… Если бы…

Он вздохнул. Обернулся — на кровати, разметав по подушке длинные светлые волосы, спала она. В ее сне, по-детски безмятежном, он ощутил нужный ему покой и постарался зарядиться им. Не важно, что она утром исчезнет опять и появится не скоро, как радость появляется в его теперешней жизни не часто, маленькими глотками, слишком маленькими, чтобы утолить жажду…

Он снова посмотрел на картину. Она пугала его и тем не менее притягивала взгляд. Ее аура была наполнена серыми тонами; казалось, что воздух в ней так же душен и сперт, как на улице, и темнота не дает ощущения прохлады, а только усугубляет застывшую неподвижность атмосферы. От картины исходил запах безысходности. Запах, последнее время преследующий его. Он не мог укрыться от его затхлого смрада. Он явный кандидат на психиатрическое вмешательство. Скоро его навязчивые идеи перерастут в настоящую манию преследования. Усмешка появилась на его губах, оставив глаза грустными. Созданное им пугало его. То, что он придал ночному силуэту черты своего преследователя, свидетельствовало о более чем опасной стадии заболевания как минимум. «Может быть, — подумал художник, — действительно стоит обратиться к врачу… Может быть, я придаю слишком большое значение Его роли в моей жизни. Наверно, все не стоит такого внимания». В конце концов, надо ли бояться крыс? И тем не менее все его доводы разбивались о мрачный силуэт, преследовавший его, поселившийся в его сознании и не желавший освободить от постоянного страха.

Посмотрев на женщину, мирно спящую в его кровати, он улыбнулся. Она была его лекарством. Даже от самого себя. После того как он встретил ее, многое стало легче. Вот и сейчас взгляд, брошенный на тонкую, беззащитную, спасающую фигурку, подействовал на его психику целебным бальзамом.

Он подошел к окну. Человек под фонарем повернулся, чтобы уйти. Он смотрел ему вслед и все-таки не мог избавиться от мысли, что где-то уже видел эту спину… Что ему знакомы и эта манера ходить, слегка наклонив голову, засунув правую руку в карман… Только вот вспомнить, у кого именно такая походка, отчего-то не удавалось.

Он постарался прогнать ненужные и навязчивые страхи. «Прекрати, — приказал он расстроенному воображению, — пугать себя. Кому ты нужен… Смешно подумать даже, что найдется некий человек, заинтересованный в моей жизни настолько, что ему будет не лень стоять под моими окнами в столь позднее время… Кому ты нужен?»

Но художник знал, что обманывает себя. Он был нужен. Именно от этого и было так страшно.

Андрей Сергеевич Чернецов, Глава фирмы «Клондайк», ранним августовским утром вернувшийся из командировки в Иркутск, подъехал к собственному коттеджу и вошел внутрь. Убранство дома говорило о том, что Андрей Сергеевич вполне устроен в нашей странной и трудной жизни. Комнаты были большими, с огромными окнами. Обстановка свидетельствовала, впрочем, не только о достатке хозяина, но и о его неплохом вкусе. Однако Андрей Сергеевич отчего-то не производил впечатление спокойного и довольного жизнью. Андрея Сергеевича занимали отнюдь не проблемы фирмы. Куда более был он озабочен собственной личной жизнью, которая, по мнению Андрея Сергеевича, явно разрушалась под действием неведомой ему стихии.

Он толкнул дверь, вознося Богу молитву, чтобы Алина была дома, мирно почивала в своей огромной кровати, видя сладкий предутренний сон. Встретив его сладкой улыбкой, обвила бы его шею своими чудесными руками с длинными пальцами. Коснулась щеки легким поцелуем… Такая теплая, еще не конца проснувшаяся… А уж если бы Алина отсутствовала, то быстро нашла бы причину, устроившую его хотя бы отчасти… Но это уже гораздо хуже, поэтому Андрей Сергеевич вторую версию постарался удалить из своего сознания за ненужностью…

Бог сегодня был добр к Андрею ровно наполовину, так как вышеупомянутая Алина была дома, но отчего-то не спала в столь ранний час, а, уже одетая, пила кофе, курила и читала журнал, расположившись в кресле-качалке у окна с видом на великолепный газон.

Он задержался в дверях, не зная, чего ему больше опасаться — холодности, последнее время частенько появлявшейся в отношении к нему у его жены, или, напротив, преувеличенной теплоты, в которой ему чудилось сознание вины и стремление ее загладить.

Она медленно повернулась к нему и улыбнулась. Судя по безграничной приветливости ее улыбки, ему следовало ожидать именно этого варианта. Несмотря на то что Андрей Сергеевич был мужчиной вполне европейским, мысль о том, что его собственная жена во время его отсутствия находилась — как бы помягче выразиться — в объятиях некоего неизвестного ему лица мужеского пола, была ему весьма неприятна. Он довольно сухо поцеловал ее в щеку и спросил:

— Ты сегодня так рано встала… Почему?

Она поморщилась. В самом тоне его вопроса, в отведенных глазах чувствовалось подозрение. И чем более оно было справедливым, тем более действовало на нее раздражающе, как красная тряпка на быка. Алина закусила губу. Сейчас он опять начнет смотреть на нее глазами затравленного кролика. Отчего-то именно этот взгляд будил в ней ярость. Если бы он хоть на один час превратился в рычащего льва, ей стало бы легче. Но он был не способен на такой подвиг. Слабость его характера сначала казалась ей добротой, потом она хотела извлечь из нее пользу — все, что Алина делала, воспринималось им как должное. Если бы Алина была стервой по натуре, она бы развернулась. Но Алина не нуждалась в рабах. И вряд ли была способна играть на его чувствах. Просто так получилось. Отчего именно эта мягкость характера стала раздражать ее в нем? Сейчас она поняла — он даже не ждет ответа. Его устроит ложь. Любая ложь. Если она скажет: «Видишь ли, дорогой, я просто не ночевала дома, потому что у меня уже давно есть любовник», — он сделает все возможное, чтобы ей не поверить.