Марина Серова - Ошибка Купидона

— Так вот откуда Вениамин знает его — они вместе работали, — заорала я и залпом выпила свою рюмку. — Гарик, я тебя люблю.

— Я догадывался, но не понимал, почему ты это скрываешь.

Он сидел довольный, будто ему удалось раскрыть преступление века. Как профессионал он не мог не понимать, насколько важной для меня может оказаться добытая с его помощью информация. И он тут же стал выдавать «на гора» одну за другой шуточные версии, хотя в каждой из них было рациональное зерно.

Но я прервала извержение этого словесного Везувия. Теперь я предпочитала остаться наедине с этой бесценной информацией и упражняться в дедукции без его помощи. Момент «постижения истины» настолько сладок, что делиться им с кем бы то ни было не хотелось. Поэтому я постаралась свернуть наше застолье как можно быстрее, и через десять минут Гарик произносил у порога слова прощания.

Все-таки я стерва. Иначе как можно объяснить, зачем я поцеловала его на прощание в губы? В каждой женщине есть что-то от кошки, и время от времени нам просто необходимо проверить на цепкость свои коготки. А может быть, виной всему замечательный армянский коньяк. Но так или иначе, мы чуть было не перешли к «заключительной фазе». И у меня еще долго стучало сердце после его ухода.

Чтобы не сосредоточиваться на этих интимных переживаниях, я быстренько собралась и вышла из дома. Путь мой лежал в гостиницу «Арена». Такие гостиницы есть во всех крупных городах бывшего Советского Союза, включая Москву. И называются они везде одинаково. Но поселиться первому попавшемуся туда не удастся. Потому что предназначены они не для командированных и отдыхающих, а служат пристанищем вечно бездомным и многодетным артистам цирка.

Цирковыми артистами не становятся. Ими рождаются. Эта древняя, как мир, профессия мало изменилась за тысячелетия своего существования и окружена особой, лишь ей присущей атмосферой. Не случайно великие итальянские режиссеры так любят эту параллельную реальность, соединяющую в себе цыганскую вольницу, простоту нравов и высокие амбиции.

С детства я помню и люблю запах цирка. Он совершенно не похож на безрадостный и забитый запах зоопарков и тем более — на вонь коровников и свинарников. Хотя и здесь, и там источник один и тот же. Но, перемешанный с ароматами лошадиного пота, опилок и мороженого, он как бы лишается неприятных компонентов и не может оскорбить даже самый изысканный нос уже по той простой причине, что в каждом нормальном человеке будит детские воспоминания.

Однажды мне попался в руки кусок дорогого английского мыла для настоящих джентльменов. Вместо аромата роз и эссенций он соединял в себе запахи лошадиного пота и дорогой сигары. Наверное, это мыло на любителя, но я буквально влюбилась в него. И не только потому, что им пользовался человек, мне в то время небезразличный. Но еще и потому, что вызывал у меня цирковые ассоциации.

И цирковой народ мне тоже по сердцу. В большинстве своем бессребреники, поломанные во всех возможных и невозможных местах. Но они ни за что на свете не променяют свою опасную, по мнению «нормальных людей», несолидную профессию ни на одну другую, хоть самую высокооплачиваемую и престижную. Кроме того, они, как все бездомные, очень гостеприимны. И бутылка водки и полкило ветчины, которые я захватила с собой, были достаточно веским поводом для непрошеного визита в это удивительное место.

На мое счастье, вахтерши гостиницы, по своему устройству больше напоминающей общежитие, на месте не оказалось. Бывшая наездница и борец за чистоту нравов, она недолюбливает «чужих», а еще больше — смазливых девиц и чинит различные препятствия для их проникновения во внутренние помещения.

Я шла по коридору в сторону кухни, надеясь там отыскать себе собутыльника, в разговоре с которым могла найти ответы на интересующие меня вопросы. И тут мой внутренний голос забурчал что-то об алкоголизме и нимфомании, но я не стала вступать с ним в пререкания и пресекла сеанс раздвоения личности и приступ угрызений совести на корню:

— Я пришла сюда по делу, — произнесла я вслух, чтобы расставить все точки над «i». А заодно напомнить и себе о цели визита.

Что поделаешь, некоторые места заставляют меня позабыть о своей серьезной профессии и толкают на небольшое безрассудство. Цирковая гостиница безусловно принадлежит к таким местам и даже занимает среди них почетное первое место.

— Что это ты, родная, сама с собой разговариваешь? Или от одиночества крыша поехала? — донеслось из темноты коридора.

Голос был уникальный и абсолютно цирковой. Принадлежал он моему старому знакомому. Он был на десяток лет старше меня, но едва доставал мне до пояса. Потому что был лилипутом. В любом месте этих людей зовут уродами, карликами, а бывает и похлеще. И только в цирке они носят это волшебное и красивое имя — лилипут. И занимают полноправное место в цирковой семье, наряду со шпагоглотателями и укротителями тигров.

Эдуард, а именно так звали моего знакомого лилипута, был жуткий пьяница, бабник и скандалист. И мне это ужасно нравилось. Его задиристый характер был известен всем цирковым, и мало кто рисковал с ним связываться. Однажды мне пришлось спасать его из довольно опасной передряги. Он на полном серьезе собирался вступить в рукопашный бой с тремя подвыпившими жлобами двухметрового роста. Тогда мы и познакомились. А он, в свою очередь, ввел меня в цирковую семью, познакомил со многими артистами, жившими в тарасовской гостинице «Арена».

— Привет, Эдуард, — обрадовалась я.

Он не позволял называть себя никакими уменьшительно-ласкательными именами. Правда-правда — одна такая вольность могла стать поводом для настоящего скандала. Еще он не любил слово «высокий», и всех рослых людей, независимо от их половой принадлежности, называл «длинными». В том числе и меня.

— Что же у тебя за дело, если не секрет? — спросил он небрежно, протягивая ладошку для рукопожатия.

— Собираюсь раздавить с тобой пол-литру, — слукавила я. — Давно ли в Тарасове?

— Вторую неделю торчим в вашей дыре, — проворчал Эдуард, хотя известие о бутылке сильно способствовало улучшению его настроения.

Пить с ним было довольно сложно. Потому что отставать от собутыльника он не любил, но сто пятьдесят граммов были для него «смертельной дозой», то есть напивался он мертвецки. А мне он нужен был живым — лучшей компании для моего дела просто не найти. Всю свою жизнь, чуть ли не с колыбели, он провел в цирке и знал все обо всех. Стоило спросить его о каком-нибудь цирковом деятеле, независимо от его ранга, он отвечал всегда одинаково (менялось только имя): «Юрка-то? Да пили мы с ним недавно…» Самое удивительное, что в большинстве случаев это было правдой. И то, что я застала его трезвым, несмотря на поздний час, было большой удачей.