Мария Спасская - Магическая трубка Конан Дойла

Настя обогнула забор, приблизилась к воротам и позвонила. Несколько прохожих замедлили шаг и с любопытством воззрились на нее. В маленьком курортном местечке, где из развлечений только минералка, душ Шарко да вечерние танцы в кафешках, скучающие обитатели санаториев, взбодренные последними событиями, только и ждали продолжения драмы. Створка автоматических ворот, управляемая из дома, поползла в сторону, и Настя торопливо вошла на территорию усадьбы. Кузьма неотступно следовал за ней. Чуть приотстав, я замыкала шествие.

Медленно следуя переваливающейся утиной походкой по дорожке, ведущей от ворот к дому, Настя миновала лужайку, обогнула бассейн, в котором не осталось ни единого напоминания о вчерашнем кошмаре, и, шумно отдуваясь, поднялась по ступеням на крыльцо. Перед дверью стоял, сверкая прямоугольными очками и покачиваясь, Алекс, из-за спины которого хмуро взирал на мир Анатолий Граб. В руках мой вдовец держал ополовиненную бутылку виски и то и дело к ней прикладывался. Как только он убирал бутылку от губ, Толик склонялся к самому его уху и мстительно шептал:

— Пей, сволочь! Пей, пока не сдохнешь!

В очередной раз, с трудом оторвавшись от горлышка бутыли, Алекс обвел нас мутным взором и развязно проговорил:

— Привет честной компании! Лизка, отлично выглядишь! Смерть явно пошла тебе на пользу. При жизни ты не была такой красоткой! А это что за черт? — кивнул он на Кузьму. — Твой психотерапевт?

Услышав повторение своей шутки, Граб заливисто захохотал, запрокинув голову и делая попытки похлопать приятеля по плечу. А Настя опасливо оглянулась по сторонам, подхватила Алекса под руку и почти насильно повела в дом. Он разводил руки, указывая вокруг себя, и кричал:

— Не-ет! Это не дом! Это камера для душевнобольных! Разве здесь может жить нормальный человек? В этих белых стенах нормальный человек обязательно сойдет с ума! Еда из железной посуды, ибо любую другую моя женушка непременно разобьет своими вечно трясущимися ручонками! Минимальное количество мебели! Одна-единственная нянька, которая не вызывает у Лизы ужаса! И та полная дура! Это сейчас я понимаю, что должность зама ее папеньки в обмен на подобную жизнь — слишком маленькая плата за брак с хикикомори [2] Японский термин, обозначающий «нахождение в уединении». Так называют молодых людей, отказывающихся от социальной жизни и по различным причинам загоняющих себя в острую социальную самоизоляцию. . И только ты, Настена, скрасила эту кошмарную безысходность. Ты да еще, пожалуй, покер, к которому пристрастил меня Иван Иванович. Знаешь Иван Ивановича? Э-э, Настя! Это такой человек! Я вас обязательно познакомлю. Хотя, конечно, тоже порядочная сволочь. Ободрал меня как липку.

С площадки второго этажа испуганно выглянула Марина и, увидев Настю, с облегчением заговорила:

— Господи! Ну, слава богу! Настя! Как хорошо, что вы пришли! А то мы с Гошенькой одни в доме, а тут Александр Васильевич! Прямо не знаю, что и делать! С самого утра так! Александр Васильевич пьет и пьет и разговаривает с покойным Анатолием! Вот ужас-то!

— Лизка! — точно издеваясь над няней, пронзительно выкрикнул Алекс. — Скажи этой курице, что я не пьяный, а мудрый и всевидящий! Толик, вот он, рядом с нами идет! Ты тоже его видишь?

И Алекс, описав бутылкой с виски широкий полукруг, обернулся ко мне, требуя подтверждения своим словам. Я молча кивнула.

— Вот, — обрадовался он. — И Лизка подтверждает!

Няня поджала губы и сдавленно зашептала, должно быть надеясь, что так ее услышит только Настя:

— Вы уж его уложите спать! Пожалуйста! И пить больше не давайте, а то допился до белой горячки.

— Не лезь, свинья, куда не просят! — прикрикнул Алекс. — Нет, видишь, Толька, что делается? Няньки мной уже командуют! Она к кому приставлена? К Лизкиному недоноску? Вот пусть мальчишкой и руководит! Лизка, скажи ей!

Марина трусливо скрылась в детской, и я устремилась за ней. Гоша сидел на полу и, зажав в ладонях трубку, завороженно смотрел в окно. От только что слепящего солнца не осталось и следа. Небо заволокло черными тучами, и первые капли дождя, тяжелые, как ртуть, мерно барабанили по оконному стеклу. Гоша любит дождь. В дождь он выбегает на улицу, поднимает ладошки вверх, запрокидывает личико к небу и открытым ртом ловит капли. Вымокший до нитки, он прыгает и пляшет, шлепая босыми ногами по лужам и радуясь этому чуду. Летнему дождю.

— Гошенька, дождик, — сладко пропела Марина. — Специально для тебя! Пойдем, погуляем?

Но Гоша ее не слышал. Он увидел меня. Поднявшись с пола, сын бросился к дверям, где я застыла в нерешительности, и обхватил мои ноги, прижавшись к ним щекой.

— Сыночек, милый. — Я погладила его мягкие волосики. — Никому не отдавай трубку гнома, хорошо? У тебя будут забирать, а ты не отдавай. И гному не отдавай. Это злой гном. Не наш.

Малыш серьезно кивнул и взял меня за руку, увлекая на улицу. Марина подхватила дождевик, всегда висевший в шкафу на случай подобных прогулок, и побежала за нами.

Англия, 1920 год

Сразу за деревней начинался лес, в который и повела гостей Элси Райт. Девушка первой шла по усыпанной хвоей тропинке, петляющей между вековых сосен. За ней следовали гости. Джеффри нес треногу с фотоаппаратом, Альфред — остальное снаряжение. Сосновый бор сменил смешанный лес с раскидистыми перьями папоротников и кустами. Вдруг Элси вскрикнула и указала на дальние кусты.

— Вы видели? — Девушка раскраснелась, глаза ее горели. — Фея качается на листке орешника!

— Да-да, я тоже вижу! — закричал теософ, устремляясь к орешнику и устанавливая неподалеку от него громоздкую треногу.

Но пока он возился с аппаратурой, фея успела скрыться в листве. Другая фея, которую заметила Элси, тоже ухитрилась упорхнуть прежде, чем Джеффри Ходсон сумел запечатлеть ее на фотографическую пластину. В траве у ручья то и дело мелькали эльфы и дриады, видимые лишь мисс Райт и теософом. А к концу прогулки, когда возвращались из леса, мистер Ходсон даже услышал чудесную музыку.

Вернувшись в дом Райтов, Джеффри первым делом снял с плеча тяжелую треногу, которая за прогулку успела изрядно ему надоесть, и, укладывая аппаратуру в кофр, оптимистично заявил:

— Мы непременно укажем в отчете, что убеждены в чистосердечии девушек, сделавших фотографии! Не так ли, мистер Вуд?

— Возможно, мистер Ходсон, возможно, — неопределенно пожал плечами секретарь, не сомневающийся как раз в обратном.

— Мистер Ходсон, я не могу вас отпустить, пока вы не подпишете все ваши книги, — игриво улыбнулась гостю хозяйка дома. — Я жду от вас дарственные надписи. «На добрую память милой Полли» и все такое, как полагается.