Марина Серова - Сказано – сделано

Мысли мои путались, постоянно сменяя одна другую, и не давали ни минуты покоя. На помощь, как всегда, пришли мои родные гадательные «кости». И их «вердикт» меня несколько удивил.

Сначала я хотела задать вопрос, который касался снотворного, подсыпанного Инне. Конечно, меня интересовало, кто и с какой целью мог это сделать. Но я не получила бы от «косточек» прямых ответов на эти два важных вопроса, следовательно, мое любопытство разожглось бы с еще большей силой, и удовлетворить его сразу, к сожалению, не удалось бы. Но ничего, настанет время, когда я буду знать все!

Поэтому, решив не мучить себя понапрасну, я мысленно загадала совсем другой вопрос, банальнее которого ничего нельзя придумать: «Что меня ожидает завтра?»

Выпало три числа, комбинация которых сулила… опасность: 36+20+10 — «Надо остерегаться контактов с теми, кого вы неосторожно обидели, так как они этого не забыли и хотят отомстить вам».

Кто же это такой шустрый? Отомстить мне? Но за что? Хотя… Я ведь не дура и прекрасно понимаю, что это убийство расследуется «со скрипом и скрежетом» не случайно. На моем пути наверняка появился человек, который не только следит за всеми моими действиями, но и тщательно заметает следы, которые по неосторожности или забывчивости оставил преступник, на самом деле убивший Инну Гольстер.

Проснувшись, позавтракав и на всякий случай изменив прическу и цвет волос — надела баклажановый парик-каре, — я спустилась вниз, к машине, оставленной не на стоянке, а у подъезда. В надежности новой сигнализации я была уверена, поэтому не очень-то опасалась найти свою «девяточку» без недавно купленных шипованных «сапожек».

Для начала я решила поехать к дому Сомова и заняться очень кропотливым делом, которое из-за своей кропотливости мне и не нравится, — нужно было опросить как можно больше соседей, которые могли видеть, как в подъезд, где живет Сомов, вносили что-то странное. А в том, что Инну Гольстер именно вносили, я почти не сомневалась. Собственными ногами она вряд ли бы пошла к Сомову в сопровождении убийцы. Хотя вероятность такой версии я не исключала окончательно. Просто взяла ее на вооружение, но проверять пока решила первую.

Опрос начала с бабулек, сидящих около дома всегда, за исключением темного времени суток и часов, которые они проводят за внимательным просмотром телесериалов.

Среди аборигенок особо выделялась старушка в смешном плюшевом берете, который она носила, наверное, еще в сталинские времена. Она лихо заломила его на затылок, обмоталась огромной шалью, облачилась в высокие валенки с блестяще-черными калошами и, несмотря на осень, нарядилась в искусственную шубу. Я не ожидала, что около такого дорогого дома увижу столь бомжеватую на вид особу. Но, несмотря на природную брезгливость и стойкое отвращение к любым признакам нищеты, я все-таки отважилась подойти к хмурым бабкам.

Первая их реакция на мой вопрос о том, вносил ли кто в дом кули, ковры, мешки или еще что-то крупное, была почему-то странной:

— Нет-нет, ничего не видели, ничего не слышали.

Разговор явно не клеился. Бабульки, боящиеся, казалось, даже собственной тени, напрочь отказывались напрягать мозги для того, чтобы припомнить тот вечер, о котором я их спрашивала. Тогда я изменила вопрос:

— А вы не видели красивую девушку с длинными черными волосами? Не знаю, какая на ней была верхняя одежда, но эта девушка должна была вести себя странно. Например, она могла качаться из стороны в сторону. Наверное, ее кто-то поддерживал, с трудом заводил в подъезд… Ничего не припоминаете?

— Да не видели мы ничего! Чего ты к нам привязалась?

Не вытерпев, я решила применить «принцип кнута», то есть сунуть под нос вредным или бестолковым бабуськам свое ярко-красное удостоверение. Я знала, что эта уловка наверняка подействует. Красные «корочки» действуют на наших граждан так же, как властные руки гипнотизера, способного из любого человека сделать покорного барашка.

— Я не из простого любопытства вас спрашиваю. Я из милиции, расследую дело об убийстве. Противодействие следствию карается законом.

Конечно, сказав это, я рисковала тем, что бабульки свалятся с ярко покрашенной скамейки, держась за грудь в районе сердца. Но старушки оказались намного крепче, чем я ожидала.

— А! Ну так бы сразу и сказала, что ты представитель власти… А то рассказывай тут всем подряд. А потом девчонок убивают… — пробасила бабка в плюшевом берете.

— Так вы, значит, знаете про это преступление?

— Конечно. Все видели. Как милиция приехала, как труп выносили.

— А как Инна оказалась в квартире Сомова, вы случайно не видели? — продолжала допытываться я.

— А вот этого не видели, — отчеканила старушка в берете и натянула его на глаза.

— Жаль… Если бы вы что-нибудь вспомнили, то могли бы помочь узнать, кто же убил несчастную девушку, — сказала я, напирая на жалость и чувство долга, которое у представителей старшего поколения развито намного больше, чем у молодежи. В этом я много раз лично убеждалась.

— Федор может знать, — еле слышно пробубнила самая неразговорчивая, от которой до сей поры я не слышала ни единого слова.

Бабки удивленно посмотрели на «тихоню». Они, похоже, понимали не больше моего.

— А какой такой Федор? — спросила старушка в берете.

Бабуськи, как видно, только недавно начали сидеть на одной лавочке, поэтому рассказывали друг другу далеко не все новости, которые им удавалось раздобыть за день.

— С первого этажа, из седьмой квартиры. Он все время в окне торчит. Может, он что и видел. — И, как бы в подтверждение своих слов, тихоня кивнула в сторону окон, рядом с которыми мы сейчас и находились.

Молчаливая старушка была права. На нас были устремлены два внимательных глаза, наполовину прикрытых густыми и уже изрядно поседевшими бровями. Не мешкая ни секунды, я вошла в подъезд и позвонила в квартиру под номером семь.

Федор Степанович оказался очень интеллигентным старичком. Он, вероятно, не только наблюдал за нами, но еще и слышал весь разговор. Ломаться Федор Степанович не стал, потому что сразу заговорил о деле:

— Видел я эту девочку. И эти старые кошелки видели, только не помнят уже ничего.

— А с чего вы это взяли? — удивилась я.

— Они сами же сидели и осуждали ее: видите ли, пьяная напилась, идет — качается из стороны в сторону. А я-то сразу понял, что не сама она идет, а ведут ее. Какой-то хмырь с ней был. Под руку все держал. Боялся, наверное, что убежит. Хотя бежать-то она, скорее всего, не могла. У нее глаза почти закрыты были. Шла, как будто спала на ходу.

— Спала?

— Ну да, я смотрел на нее и вспоминал своего внука. Он уже взрослый, а в детстве, бывало, встанет, а проснуться-то забудет. Так и ходит, как лунатик.