Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде

Мать написала, что снова звонил тот назойливый тип. Назвался Филом и просил дать ему адрес. Она беспокоилась, что этот человек может быть связан с убийством, и спрашивала, не пойти ли в полицию.

Гай написал ей: «Выяснил, кто тебе названивает. Это Фил Джонсон, один мой знакомый из Чикаго».

— Чарли, что это у тебя за вырезки?

— Да про друга одного, мам! — крикнул Бруно через дверь ванной.

Он включил воду посильнее, оперся на раковину и стал разглядывать никелированную пробку. Затем полез в корзину для белья, где под полотенцами была припрятана бутылка виски. Плеснул в бокал, добавил воды. От приятной тяжести бокала в руке дрожь чуть поутихла. Некоторое время он изучал серебряный галун на рукаве своего нового смокинга. Смокинг ему до того нравился, что Бруно носил его даже в качестве банного халата. Полюбовался своим лицом над закругленными лацканами. В зеркале отражался портрет молодого человека из высшего общества, сочетающего в себе бесстрашие и тягу к приключениям, отменное чувство юмора и способность к глубоким суждениям, силу и мягкость (посмотрите, с какой королевской небрежностью он удерживает бокал между большим и указательным пальцами) — молодого человека, ведущего двойную жизнь. Он выпил за себя.

— Чарли?

— Минуту!

Он загнанно огляделся. В ванной не было окна. В последнее время по утрам — иногда, может, пару раз в неделю — с ним случались странные приступы. Через полчаса после пробуждения что-то сдавливало грудь, душило… Он закрыл глаза, сделал вдох и резко выдохнул. Алкоголь начинал действовать: успокоил расшалившиеся нервы, будто погладив нежной рукой. Бруно расправил плечи и открыл дверь.

— Я брился.

Его мать в теннисных шортах и майке с открытой спиной склонилась над его незаправленной кроватью, на которой россыпью лежали вырезки.

— Кто эта женщина?

— Жена одного парня, с которым я познакомился в поезде из Нью-Йорка. Его зовут Гай Хэйнс. — Бруно улыбнулся, ему нравилось произносить это имя. — Правда, интересно? Убийцу так и не нашли.

— Наверное, маньяк, — вздохнула мать.

Бруно изменился в лице.

— О, вряд ли. Там все очень запутано.

Элси выпрямилась и сунула большие пальцы за ремень шорт. От этого выпуклость под ремнем пропала, и на секунду мать предстала перед Бруно такой, какой он видел ее всю жизнь до прошлого года, — стройной и легкой, как двадцатилетняя девушка, от ключиц до тонких лодыжек.

— Симпатичный у тебя друг.

— Милейший парень. Жаль, что оказался втянут в эту историю. В поезде он говорил мне, что с женой не общается уже года два. Из него такой же убийца, как из меня! — Бруно ухмыльнулся и добавил: — Все равно она была прошмандовка…

— Милый! — Мать взяла его за украшенные галуном лацканы. — Ты можешь хоть немного последить за языком? Бабушка иногда в ужас приходит.

— Бабушка вряд ли знает слово «прошмандовка», — хрипло ответил Бруно.

Мать расхохоталась, запрокинув голову.

— Мам, ты слишком много бываешь на солнце. Мне не нравится, когда ты такая загорелая.

— А мне не нравится, когда ты такой бледный.

Бруно нахмурился. Больно было смотреть, какой дряблой сделалась кожа у нее на лбу. Он неожиданно поцеловал мать в щеку.

— Пообещай мне, что сегодня выйдешь на солнце хоть на полчасика. Люди за тысячи миль едут в Калифорнию, чтобы позагорать, а ты сидишь в четырех стенах!

— Мам, тебе совсем не интересно слушать про моего друга?

— Интересно. Ты мне о нем ничего не рассказывал.

Бруно робко улыбнулся. Нет, не рассказывал. Он вел себя очень благоразумно. Сегодня он впервые позволил себе оставить вырезки на видном месте, потому что знал: им с Гаем ничто не угрожает. Если они с матерью немного поболтают о Гае, она наверняка тут же все забудет. А даже если не забудет, ничего страшного.

— Ты все прочитала? — спросил он, кивнув на кровать.

— О, нет, конечно. Сколько ты выпил с утра?

— Одну рюмашку.

— А я чую две.

— Ладно, мам, две рюмашки.

— Милый, не пил бы ты по утрам. Когда пьешь с утра — это конец. Я повидала много алкоголиков…

— Какой алкоголик? — Бруно стал неспешно прохаживаться по комнате. — Да, я пью чуть побольше, зато, сама говоришь, у меня и настроение лучше, и аппетит. Виски — очень чистый напиток, некоторым на пользу.

— Вчера ты перебрал, и бабушка это заметила. Не думай, что она ничего не замечает.

— Давай не будем про вчерашний вечер, — отмахнулся Бруно.

— Сэмми сегодня придет. Одевайся и выходи на корт, посуди.

— Сэмми у меня в печенках.

— Обещай, что хоть чуточку позагораешь, — как ни в чем не бывало сказала мать, направляясь к двери.

Бруно облизнул сухие губы и не ответил на ее улыбку. На него вдруг опустилась черная туча, и захотелось бежать, бежать, пока не поздно. Увидеть Гая, пока не поздно! Избавиться от отца, пока не поздно! У него столько дел! Нельзя тратить время здесь, в бабушкином доме, обставленном, как и его собственный, в стиле Людовика Пятнадцатого, в вечном стиле Людовика Пятнадцатого! Бруно хотел бежать, но не знал куда; он не любил разлучаться с матерью. Он кусал губу и хмурился, маленькие серые глаза смотрели в пустоту. Неприятно, что она запрещает ему пить по утрам. Утром выпивка нужнее всего. Он потянулся, сделал несколько круговых движений плечами… Почему такое плохое настроение?

Все эти вырезки — про него. Неделя шла за неделей, идиотам в полиции утерли нос! Отпечатки подошв — вот и все их улики, а ботинки те он давно выкинул! На днях они с Уилсоном кутили в отеле в Сан-Франциско; сейчас Бруно отпраздновал бы с куда большим размахом — если б только с ним был Гай. Идеальное убийство! Многие ли способны провернуть идеальное убийство на острове в окружении сотен людей?

И он не из тех болванов, про которых в газетах пишут, — тех, кто убивал, «чтобы посмотреть, каково это». Тех, кому после и сказать нечего, разве только пожаловаться, что их сразу стошнило и что «вышло не так здорово, как мне думалось». Вот если бы у него брали интервью, он бы воскликнул: «Это было восхитительно! Лучше некуда!» («И вы готовы сделать это еще раз, мистер Бруно?») «Вероятно», — предположил бы он уклончиво, как полярный исследователь в ответ на вопрос, готов ли он провести еще одну зиму во льдах. («А что вы чувствовали?») Он бы наклонил поближе микрофон, поднял глаза к потолку и немного поразмыслил. Пусть мир затаит дыхание. Что он чувствовал? «Видите ли, такое не сравнить ни с чем. Вы же понимаете, она все равно была бесконечно дурная женщина. Можно сказать, я убил горячую маленькую крысу, только это была женщина, и лишь потому говорят про убийство». Само тепло ее тела внушало ему отвращение. Когда дело было сделано, у него мелькнула мысль, что теперь ее тело перестанет излучать тепло, и она станет такой, какой была на самом деле, — холодной и уродливой. («Вы говорите — уродливой, мистер Бруно?») Да, именно так. («То есть вы считаете, что труп человека уродлив?») Бруно сдвинул брови. Нет, на самом деле он не считает, что трупы всегда уродливы. Но если это труп дурного человека вроде Мириам, то людей должно радовать такое зрелище. («А власть, мистер Бруно?») О да, власть, власть была упоительна! Своими руками он отнял жизнь. Никто не знает, что такое жизнь, ее ценят превыше всего, а он взял и отнял. В миг, когда она перестала трепыхаться, все лишнее — опасность, страх, боль в пальцах — исчезло, осталось лишь величие момента, таинство прекращения жизни. Кругом превозносят таинство рождения, но в чем тут тайна?! Соединились две зародышевые клетки — и вот вам новая жизнь! Зато смерть — это тайна! Почему женщи-на прекратила существовать оттого, что он подержал ее за горло? И что вообще такое жизнь? Что чувствовала Мириам, когда он разжал хватку? Где она в это время находилась? Нет, он не верит в загробную жизнь. Ах, какое могло бы получиться интервью! («А вы хотели убить именно женщину?») Откуда взялся этот вопрос? На секунду Бруно растерялся, но быстро вернул себе присутствие духа. Да, он был очень рад убить именно женщину. Нет, он не искал в этом сексуального удовлетворения. Нет, он не испытывает ненависти к женщинам вообще. Отнюдь нет! От любви до ненависти один шаг. Чей это афоризм? Так вот, он так никогда не думал. Одним словом, ему просто было приятно убить женщину, убийство мужчины не принесло бы такого удовольствия. Разве что убийство папаши.