Андрей Константинов - Юность Барона. Потери

Елену трясло, глаза метались как бешеные, губы дрожали.

Она еще пыталась хоть как-то сопротивляться – впивалась ногтями, кусалась. Кудрявцев же, ничтоже сумняшеся, снова искал ее губы для поцелуя. Брезгливо уклоняясь от него, Елена запрокинула голову и уткнулась взглядом в коробочку с лекарствами на пустом, непраздничном столе. В мозгу вдруг вспыхнула мысль о том, что, не достигни сейчас Кудрявцев желаемого, он может и отказать в помощи с передачей лекарств Севе. Мысль отчасти нелепая, но в данном случае – из разряда решающих. Потому, закусив губу, она внезапно перестала сопротивляться, и Володя, приняв неожиданную покорность за согласие и не встречая более сопротивления, продолжил оголять их обоих.

Однако стоило Кудрявцеву войти в нее, как Елена издала громкий и протяжный – то ли стон, то ли вскрик, в коем отчетливо угадывались не боль и ненависть, а… облегчение. И вот тогда, окончательно теряя контроль, женское тело, изнемогая от истомы желания, податливо выгнулось навстречу напористому мужскому…

М-да… Похоже, этим вечером Бог, в каких-то одному ему понятных целях, взялся лишить разума не одного только Кудрявцева…

Завидев возвращающегося во двор Юрку, от стайки гуляющих пацанов отделился Санька и кинулся наперерез:

– О, Юрка! А я к вам заходил, а твоя мама сказала, что вы в кино ушли.

– Мы ушли, но я потом передумал.

– Вот и хорошо. Можешь мяч вынести? В футбик сгоняем?

– Конечно. Я сейчас. Туда-сюда-обратно…

Поднявшись на свой этаж, Юрка потянул было руку к звонку, но увидел, что входная дверь не заперта на замок, а всего лишь прикрыта.

Подивившись такому обстоятельству, он вошел в прихожую, не разуваясь, двинулся в сторону их с бабушкой комнаты, но вдруг резко притормозил и прислушался к странным звукам, доносящимся из гостиной.

Сделав несколько тихих шагов, он осторожно заглянул в комнату…

Юрке всего двенадцать.

Он пионер и учащийся советской школы.

Тем не менее он прекрасно понимает, ЧЕМ сейчас занимаются на диване мама и дядя Володя.

Недаром же прошлой весной Петька Постников водил их дворовую ватагу на пустырь в районе бывшего Семеновского плаца. Смотреть на собачьи свадьбы, устраиваемые бездомными всех пород и мастей псинами, облюбовавшими эти дикие места и наводившими ужас на окрестных жителей…

Юрка тихонечко сдал назад.

Покинув квартиру, он кубарем скатился вниз по лестнице, вылетел из подъезда и бросился прочь со двора.

– Юрк? Ты куда? А мяч?! – понеслось вдогонку удивленное Санькино…

Юрка долго бежал по улице Рубинштейна и окончательно выдохся только возле Пяти углов. Здесь он перешел на шаг и, тяжело дыша, продолжил движение «куда ноги глядят», размазывая слезы, всхлипывая и громко бормоча под нос:

– Гад… Гад… Сволочь такая… Убью гада!

Встречные прохожие, сближаясь со странным злобным пареньком, предпочитали опасливо обходить его стороной…

Разум возвратился к Кудрявцеву тотчас после того, как он «отстрелялся» и в бессилии скатился с разгоряченного, покрытого испариной женского тела.

Стараясь не смотреть на Елену, он принялся молча одеваться. Сейчас ему было настолько стыдно за случившееся, что, будь Володя этим вечером при служебном оружии, финальной точкой к полюбовному в итоге, хотя поначалу и с признаками изнасилования, соитию могла стать пуля, пущенная в лоб в ближайшей к дому Алексеевых подворотне.

В свою очередь Елена продолжала лежать на спине, невидяще уставившись в потолок и не делая попыток прикрыть наготу. В эту минуту она испытывала схожие эмоции, с той лишь разницей, что ей было стыдно не за то, что случилось, а за еще только до́лжное случиться в ближайшем будущем.

Одевшись, Володя сунул в карман коробочку с лекарствами и, продолжая смотреть поверх Елены, уставившись аккурат в крохотный белый парус на акварельной водной глади, хрипло и виновато произнес:

– Я… я пойду?

Ответа не последовало.

– Я забрал лекарства. Завтра, прямо с утра, поеду… Думаю, всё получится…

Ответом снова была тишина.

– Я обещаю, Лена. Ты… ты веришь мне?

– А мне ничего другого больше не остается, – ровным, отрешенным голосом отозвалась наконец она. – Ничего другого, кроме как надеяться, что ты сдержишь свое обещание. Тем более что… что я с тобой уже… расплатилась.

– Лена! Не говори так!.. Прости…

– У-ХО-ДИ!

– Я… я не знаю, что на меня… Лена! Я… я люблю тебя!

– Я сказала – УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!..

Вжав голову в плечи, Володя покинул квартиру Алексеевых – Кашубских…

– …Чего это она на него взъелась, не понимаю? В конце концов, Ей же, дуре такой, сейчас было хорошо? – возмутилась Влюбленность.

– Вот это-то и страшно. Что Ей было хорошо, – покачала головой Любовь.

– Интересно: кто кого нынешним вечером погубил? Он Ее или Она Его?

– Они погубили друг друга.

– Полагаешь?

– Уверена, – печально подтвердила Любовь. –Ведь, когда пытаешься изменить любимую, в конечном итоге ты всего лишь изменяешь ей самой. А значит, и самому себе тоже.

– А ведь я тебе еще когда говорила – покроет Он эту недотрогу! Помнишь, еще предлагала на символический рупь забиться?

– Замолчи! Я не желаю говорить с тобой в таком тоне и в такой… терминологии!

– Против природы не попрешь, милочка! Да и Мичурин, опять же, говорил: мы не можем ждать милости от природы, взять их у нее – наша задача. Вот наш шустрик-чекист и того. Взял.

– Я не желаю тебя слушать! Убирайся!

– А рупь, значится, зажилила? Ладно, не ори, ухожу. Промеж этих двоих мне теперь и правда делать нечего…

Держа опрометчиво данное слово, следующим утром Кудрявцев, прекрасно осознавая хрупкость сочиненной им легенды, приехал в «Кресты». Здесь его минут десять промариновали в кабинетике тюремной канцелярии в ожидании вызванного теткой-секретаршей уполномоченного вести подобного рода переговоры специально обученного представителя.

Каковой представитель нарисовался в образе мышеподобного клерка в штатском…

– Виталий Саныч! – бойко отрапортовала тетка за конторкой. – Вот, к вам товарищ… хм… оттуда.

– Здра-авствуйте. Очень приятно, – клерк с преувеличенно радостной готовностью протянул Кудрявцеву пухлую, потную ладошку. – Виталий Александрович.

– Владимир Николаевич.

– Вы позволите… э-эээ… документик?

– Пожалуйста.

Кудрявцев продемонстрировал удостоверение.

– Благодарю. И чем мы можем помочь нашим доблестным органам?

– Меня интересует ваш… хм… постоялец. Алексеев Всеволод Юрьевич, 1895 года рождения. Его доставили к вам три дня назад.