Андрей Константинов - Юность Барона. Потери

Кстати, кто-то из наших сотрудников рассказывал, что на Западе, у ихних полицейских, якобы существуют специальные, неподотчетные денежные фонды для выплат осведомителям. Нам бы такой денежный карт-бланш, уж мы бы… Пускай и не к Октябрьским, но за пару-тройку лет ленинградские авгиевы конюшни подразгребли бы.

Ладно, все это из области безумных фантазий [29]. Но вот Графиня – направление вполне себе реальное и перспективное. А значит… А значит, в самое ближайшее время, грамотно обставившись, следует нанести ей частный визит.

Но и Бароном, невесть откуда нарисовавшимся, пожалуй, стоит заняться. Очень уж «вовремя» они с Хрящом свой банкет проставочный упромыслили. Аккурат после двух серьезных квартирных краж. А ведь там исключительно грамотная, надо признать, проделана работа. Сам Хрящ, в одиночку, такие обносы не поставит – не его масштаб. Здесь рука режиссера угадывается, причем режиссера талантливого.

Уровня Товстоногова, не меньше…

Купейное застолье стремительно набирало обороты.

Переоблачившаяся в не по возрасту легкомысленный халатик Мадам предсказуемо сделалась объектом негласного соперничества быстро захмелевших номенклатурщиков.

Распуская хвосты, надувая щеки и бесцеремонно перебивая друг друга, оба стремились урвать индивидуальную толику женской благосклонности или хотя бы заслужить поощрительную улыбку. Вот только сама Мадам, умело подыгрывая одному и второму, меж тем явно облизывалась на романтично-загадочного, как ей казалось, красавчика Юрия.

«Красавчик» же сохранял на лице нейтрально-вежливое, участливое выражение. Хоть и давалось это ой как непросто. Потому как нынешняя компания вагонных попутчиков была Барону не просто неприятна – омерзительна…

– …А давай-ка, Пал Палыч, выпьем за НАШУ победу!

С этим давно потерявшим свежесть и оригинальность предложением Партраб снова схватился за бутылку. Не слишком уверенно фиксируя горлышко в своем потном кулачонке.

– Дама и мы, ветераны, сидя. Ну а молодое поколение… – здесь он выразительно посмотрел на Барона, – надеюсь, уважит и стоя, так сказать, почтит?

– Дико извиняюсь, но из вашего разговора я так и не понял: какое все-таки отношение ВЫ имели к НАШЕЙ победе?

Партраб удивленно вскинул жиденькие, словно бы выщипанные бровки:

– Вот те раз! Мы тут, понимаешь, битый час… Юрий, вам же только что рассказывали, что Пал Палыч – он всю войну не покладая рук ковал для родины щит.

– За Уралом? Ковал? – невинно уточнил Барон.

– Именно. Исключительно четкая формулировка, – не учуяв подвоха, хмельно подтвердил Отвраб.

– А персонально я, – продолжил разжевывать Партраб, – этот самый щит, можно сказать, носил. Вот в этих самых руках.

– А что, сотрудникам армейской газеты тоже щиты выдавали?

– Юрий! Мне очень не нравится ваш тон. Вы это на что сейчас намекаете?

– Упаси бог. И не думаю. Намекать. Практически прямым текстом…

Барон не докончил фразы.

Нельзя, категорически неправильно в нынешнем его статусе обострять конфликт. Ибо это выходило за рамки его роли и маски, которую он носил.

Засим невольно пришлось брать себя в руки и завершать начатую мысль более мягкой, хотя все едино недвусмысленной, оконцовкой:

– Просто вы, Александр Александрович, столь навязчиво стремитесь продемонстрировать нам свое знание фронтовой жизни, что это невольно заставляет думать о… о ее недостаточном знании.

От этих слов у Партраба фигурально глаза на лоб полезли:

– Да я! Да я, между прочим, три… четыре раза на передовую выезжал! И пороху, что называется, нюхнул. С горочкой. Пока вы, молодой человек, в то же самое время…

– Мужчины! Не ссорьтесь! Так хорошо сидели – и на тебе. В конце концов, Юрочка ведь не виноват, что в войну ему было всего… Юрий, вы какого года?

– Сколь ни есть – все мои.

– Нет, я решительно не понимаю: откуда у современной советской молодежи столько цинизма? Откуда такое неуважение к боевым заслугам отцов и дедов?

– А вот я считаю, Сан Саныч, что подобный вопрос следовало также адресовать и вам! – менторски парировал Отвраб.

– Не понял?

– Значит, что-то и вы недорабатываете. По линии идеологического воспитания!

После этой фразы Барон почувствовал: «Всё, амба!» Сейчас либо сорвется с катушек, либо… сблюет. Ни того ни другого совершать не хотелось, поэтому он избрал срединный, даосский вариант, поднялся и рывком катнул дверь вбок.

– Юра, вы куда? – встревожилась Мадам.

– Пойду перекурю. Пока вы тут дорабатываете. Идеологическую линию.

Барон выскочил в коридор, с оттяжечкой катнул дверь, возвращая в исходное положение, и прошел в освещенный тусклой лампочкой тамбур.

Здесь он достал папиросы, закурил и дал наконец волю эмоциям:

– Поговорили, блин! Словно дерьма поел! Вот чуяло сердце: плацкартой надо было ехать!

Сделав несколько глубоких затяжек, Барон прижался к холодному стеклу и зло всмотрелся в ночь – на душе у него сейчас было исключительно погано. И то сказать: две старые тыловые крысы, красуясь перед бабой, битый час выставляли себя героями и чуть ли не спасителями Отечества. Тогда как он, вынужденно поддерживая легенду «годков не хватило, не успел повоевать», был обречен на панибратское снисходительное похлопывание по плечу. Дескать, пока ты под стол пешком ходил, мы за тебя кровь мешками проливали!

– У-уу… крысиное отродье!

А за окном пролетали громоздящиеся друг на друга черные, плотные, к плечу плечо, шеренги лесов. Барон провожал их взглядом и невольно погружался в воспоминания о том, как ровно двадцать лет назад, сквозь точно такие же, только утопающие в морозном снегу шеренги, пробирался он. На пару с Гейкой…

Ленинградская область, март 1942 года

После ночного снегопада наступило солнечное морозное утро.

Природа словно бы взялась отдохнуть от недавней пурги, а потому окрест стояла такая звенящая и неправдоподобная тишина, что даже не верилось, что где-то по-прежнему гремит, взрывая и корежа землю, война. Что в каком-то десятке километров отсюда друг против друга окопались в мерзлой земле две ощетинившиеся армии.

Насквозь промерзшие, заиндевевшие пацаны, перейдя неширокую, скованную льдом речушку, хватаясь за кусты и деревья, вскарабкались по обрывистому крутому склону и, тяжело дыша, осмотрелись. Впереди расстилалось белое безлюдье снежной целины, на границе которой плотной выбеленной стеной снова высился лес.

– Кажись, всё, Юрец, – выковыривая из ноздри ледяную соплю, удовлетворенно кивнул Гейка. – Считай, вырвались. Щас до того лесочка дотянем, а там можно будет и костерок упромыслить.

Юрий с облегчением сбросил на снег один на двоих вещмешок, достал из-за пазухи компас, мокрой варежкой протер запотевшее стекло и дождался статики стрелки.