Елена Михалкова - Нежные листья, ядовитые корни

И поскольку в этом она не ошибается, после обеда я бросила все усилия на то, чтобы растопить ее недоверчивость.

Но черт бы побрал этих воспитанных женщин! У меня ничего не получилось. Она рассказывала о том, что я и так знаю: замужем, есть сын от первого брака, зарабатывает тем, что пишет сценарии для детских передач. Между прочим, ни словом не обмолвилась, что муж – частный детектив.

Я испробовала все, чтобы разговорить ее и расположить к себе. Зашла с беспроигрышной карты про детей – мимо. Переключилась на ее работу – снова промах. На личную жизнь! – она молчит. Сплетни – м-м-м, какая сладкая тема! – а она вежливо уходит от разговора.

Неужели ей настолько сильно досталось тогда, в школе? Или чувствует что-то неладное?

Первое мне на руку, второе нет. Если она поделится с другими своими подозрениями…

Что ж, Маша Елина, мне жаль, но ты не оставила мне выбора. Завтра я нанесу тебе такой удар, чтобы ты не могла думать ни о чем другом, кроме собственной боли. Убирайся в свою нору и зализывай раны, рыжая женщина с внимательным взглядом серых глаз, ни разу не улыбнувшаяся мне за весь день.

Не вздумай испортить мою игру!

Мотя проснулась от вибрации телефона.

– Прохлаждаешься, мать? – строго сказал в трубку Валера. – Тут без тебя пять мужиков от голода с ума сходят, а ты! А что ты?

– А я в постели блаженствую, – тающим от счастья голосом поведала Мотя.

Валерка посопел в телефон.

– Ух, я бы с тобой поблаженствовал, – пригрозил он наконец, понизив голос. «Мальчишки рядом бродят», – поняла Мотя.

– Вот вернусь… – пообещала она, нежно сжимая трубку.

В дверь номера постучали.

– Соскучился без тебя, – уже человеческим голосом сказал муж. – Давай там романы-то не крути, слышь?

Мотя поскакала к двери, на полпути спохватилась и вернулась за халатом. В дверь по-прежнему стучали. Халата она не нашла и завернулась в одеяло.

– Валер, тут ко мне кто-то ломится! Я тебе перезвоню.

– Кто еще ломится! Вот приеду и кости ему переломаю! И тебе наваляю по первое число – слышь, жена?

– Я позвоню!

Мотя нажала «отбой» и ринулась к двери, путаясь в одеяле.

Валерка ревновал ее всерьез, и это ей необычайно льстило. Если на улице незнакомый мужчина бросал на его жену мимолетный взгляд, Валерка начинал закипать. «Вот так толстуха!» – читала Мотя на лицах встречных. «Вот так роскошная женщина! Хочу себе такую!» – читал Валерка. Он пушил свои черные усищи, вращал глазами и грозил, что в следующий раз побьет мерзавца.

В такие минуты он становился ужасно смешной, нелепый и невозможно, невозможно родной. Один раз Мотя, забыв о стеснительности, расцеловала его прямо на улице – к огромному смущению обоих. Прохожие, конечно, развлеклись, наблюдая их пару: большая толстопопая Мотя и щуплый носатый Валера с усами щеткой. Но мужу было на это наплевать. «Ах ты моя темпераментная чертовка!» – мурлыкал он, щипая Мотю за задницу.

Она до икоты, до полуобморочного состояния боялась, что Андрей со Славкой не примут ее нового мужа. При их любви к родному отцу они могли устроить ей и Валере развеселую жизнь. Но он удивительно легко нашел к ним обоим подход, и за это Мотя полюбила его еще крепче.

А потом родились Павлик и Максик. У Моти стало на десять килограммов веса, на полголовы седых волос и на два счастья больше.

Однажды они договорились, что после работы Мотя зайдет за мужем и они погуляют. Подойдя к решетчатой ограде, Мотя увидела за ней двух девиц из Валеркиного отдела. Девицы курили.

Из здания вышел Мотин муж.

– Наш таракан побежал, – скривилась одна из девиц. – Противный, фу! Жидконогая козявочка-букашечка.

Мотя, в целом, боялась посторонних людей. Это в семье она была королева-мать, темпераментная чертовка и богиня кухни в одном лице. Внешний мир видел в ней лишь глуповатую безобидную толстуху.

Однако злобные девицыны слова всколыхнули в Матильдиной груди какое-то неизвестное ей доселе чувство. Только на днях Валерка рассказывал, как прикрывал ошибки одной из сотрудниц, и по всему выходило, что именно она и обозвала его только что жидконогим.

– Ах ты дрянь неблагодарная! – сообщила Мотя через решетку. Девица изумленно обернулась и презрительно выпустила дым из маленького красного ротика.

– Женщина, вы кто?

– Я-то известно кто, – набирая обороты, воскликнула Мотя. – А вот тебе совесть бы не мешало иметь!

– Побег из психушки, – фыркнула вторая. – Пойдем, Тань.

«Тань!» Именно Татьяной ее и звали, ту бестолковую сотрудницу, которую не уволили только благодаря ее мужу.

– Да я тебя об забор расплющу! – крикнула Мотя, ворвалась в калитку и ринулась на обидчицу.

Даже если бы она неделю подыскивала слова, у нее не получилось бы придумать ничего более устрашающего. Пыхтя, как паровоз, Мотя неслась навстречу неблагодарной Татьяне. Вид ее не оставлял никаких сомнений в том, что она способна исполнить угрозу, и девицы с воплями брызнули в разные стороны.

Мотя добежала до места, где они курили, и остановилась. Уф-ф-ф!

– Родная, ты чего?

Валерка спешил к ней, с беспокойством поглядывая на вздувшуюся пузырем блузку на спине любимой.

– Я, это… Спринтером решила заделаться, – выговорила Мотя, утирая пот. – Валер, а Валер…

– Чего?

– Как ту поганку звали, за которой ты отчет переделывал?

– Татьяна. Татьяна Рудакова. Кстати, она уволилась два дня назад. Оно и правильно, работник из нее никудышный.

– Правильно, ага, – согласилась Мотя. – Пойдем-ка скорее отсюда, Валер.

…Снаружи стучали. Распахнув дверь, Мотя узрела горничную с письмом на подносе.

– Это вам! – пропела та. – Приглашение!

– Опять?

Поняв, что чаевых не дождешься, горничная не стала задерживаться. Мотя закрыла за ней дверь и плюхнулась на кровать.

Что еще придумала Рогозина?

Она прочитала одну-единственную строчку, и хорошее ее настроение улетучилось бесследно.

– В сауне с бассейном?!

Ира швырнула белый прямоугольник в мусорное ведро и вопросительно уставилась на Любку.

– Чо за дела? На фига в сауне-то?

– Понятия не имею.

Савушкина достала приглашение из ведра и пробежала глазами.

– Бассейн и сауна, – пробормотала она. – У тебя купальник есть, Ир?

– Откуда?

– Ладно, я тебе свой запасной дам, он слитный.

Коваль захохотала так оглушительно, что за окном с подоконника в испуге сорвались голуби.

– На какое место я его одену – на голову, что ли?

– Не преувеличивай свои масштабы, – поморщилась Любка. – И не «одену», а «надену». Надевать одежду, одевать Надежду – простое же правило. Мнемоническое.

– Охреническое… – огрызнулась Коваль. – Мне в твоем купальнике будет ни вздохнуть ни пернуть.