Инна Бачинская - Дом с химерами

Мы подошли к молодняку. Они подняли на нас скучающие глаза. Ничего хорошего от нас они не ждали, а ждали то ли очередной выволочки за ненормативную лексику, дурную громкую музыку, лень, зеленые ирокезы и дырки на джинсах, то ли ценных указаний насчет того, как жить дальше.

– Ребята, а это правда, что у вас тут старушку недавно убили? – взяла быка за рога Галка.

«Главное – сразу дать по голове, – инструктировала она меня спустя полчаса. – Удивить своей дуростью или неинформированностью, подцепить на крючок и заставить включиться. А там только слушай. Им же вставить нам фитиля – хлебом не корми!»

Услышали мы много интересного.

– Какая старушка?! – возмутился тощий длинный паренек в бейсбольной шапочке. – Вы, тетя, че! Она еще нестарая была!

– Ага, нестарая! Лет тридцать! Старуха! – возразила ему девочка с синими ногтями, стриженная наголо и похожая на странного ангела.

– Ты бы понимала!

– Шикарный прикид!

– И мужик на последнем «мерине», ва-а-ще!

– Всегда разные!

– Лара звали. Добрая – сигареты всегда даст.

– Мне однажды бабло сунула… Как бы под кайфом, много! Я думал, опомнится и отберет. Два дня в окопе просидел, потом встретились – а она мне: «Ну что, на сигаретки хватило? Без фанатизма давай, а то детей от табака не будет!» Классная тетка!

И так далее, в том же духе. Прямо «вау!», как говорят герои иноземных фильмов, когда заклинивает со словами.

– Звони капитану! – сказала Галка, когда мы оставили гостеприимные пределы двора Театрального переулка. – Вот так! Называется «мастер-класс». Учись, пока я жива.

Активисты гомонили весь день, потом отправились в кафе и гомонили там тоже. До упора. Настроение у всех было приподнятое, планов – громадье, жизнь – интересна, прекрасна и удивительна. Евгений Гусев развлекал мистериями и страшилками из истории города: многоярусные пещеры, про́клятые старинные клады, монастырская библиотека пятнадцатого века, до сих пор не найденная. Федора Алексеева с ними не было – он откланялся раньше.

Ляля Бо и Глеб Кочубей сидели чуть в сторонке, за отдельным столиком, и она рассказывала о себе и о театре. Глеб слушал; был он по-прежнему молчалив и печален. Ляля Бо по ходу рассказа много смеялась, а один раз даже всплакнула. Пожалела, что в новой пьесе, которую собирается ставить Виталя, только одна женская роль, да и то для старухи, а вообще пьеса классная. Но трудная. Практически два актера, шикарные диалоги, юмор и танцы, и нужно уметь танцевать. «Шесть уроков танцев». Пасторшу будет играть Мила Авдеева, комическая старуха, народная, хотя стерва и пьющая. Все удивляются, какого рожна она забыла в Молодежном. А она из-за Витали. Последняя любовь и восхищение… Ляля Бо вздохнула. Постарайся ей понравиться, Виталя ее очень ценит.

Он вообще режиссер от Бога, у нас все ребята классные, рассказывала Ляля Бо. Одна семья, хотя не без приколов. И тесно – тут бы и пригодился «Приют». Арик, ты его уже знаешь, – очень мнительный и обидчивый, с дурацкими комплексами, упаси бог зацепить! Жабик – свой в доску и без комплексов, но… нужен присмотр. Без царя в голове. Способен на все: и галоши гвоздями прибить, и написать что-нибудь мелом на спине. Мила однажды его побила зонтиком – он нашел ее шиньон, надел и таскал, а она заливала, что волосы у нее свои. Жабик потом час стоял на коленях, просил прощения и целовал подол ее платья. Представляешь?

Ляля Бо все говорила и говорила, вводя Глеба в подводные течения театральной жизни – голос ее напоминал журчанье ручейка, – и его стало клонить ко сну.

Они расстались, когда уже стемнело. Жабик настойчиво приглашал Глеба к себе, но тот снова отказался. Странное дело, его тянуло в «Приют». Ляля Бо расцеловала его на прощание и перекрестила – как на войну отправляла. И он пошел к себе. По дороге с удивлением осознавая, что думает о «Приюте» как о родном доме, а привидение, пугавшее его в первые дни, уже кажется нестрашным, почти членом семьи. Оно не угрожало, не сбрасывало его с лестницы, не душило подушкой. Оно присутствовало где-то на заднем плане и не давало потрогать себя рукой. Оно создавало фон и ауру «Приюта», а каковы были его намерения, одному Богу известно. Глеб стал думать о нем как о реальном человеке. Голос, как определила романтическая Ляля Бо, принадлежал Амалии Шобер. Бедная Амалия Шобер, жертва несчастной любви, покончившая с собой и теперь бродящая неприкаянно по старому дому! Она сама, наверное, боится и шарахается от всякого звука. А еще ее, наверное, тянет к людям, так как она устала от одиночества…

Он толкнул заскрипевшую калитку и зашагал по тропинке к дому. В саду стояла темень – хоть глаз выколи. Глеб слышал, как где-то там, высоко в ветках, возятся и попискивают птицы. Ему почудилось движение у правого крыла дома, и он вздрогнул. Стал так пристально всматриваться в слабо белеющие стены, что зарябило в глазах. Но, видимо, померещилось – вокруг было тихо и сумрачно.

Он отпер дверь, чувствуя чье-то неуютное и недоброе присутствие за спиной, и, намеренно неторопливо проворачивая ключ, запер ее, хотя больше всего ему хотелось рвануть в свою келью и забаррикадироваться стулом. Светя фонариком, поднялся по визжащей лестнице. В келье зажег свечку. Неровное пламя отразилось в темном оконном стекле. Там также отразилось его лицо – черт нельзя было разобрать, только провалы глаз. «Как череп», – подумал Глеб, отводя взгляд.

Он достал початую бутылку коньяку, уже не в силах выдерживать сосущую тоску, выгрызающую внутренности, предвестницу знакомой жестокой депрессии. Подумал, что сорвался и стремительно летит в бездну… И вдруг вспомнил подвал дома, куда заглядывал недавно и откуда лезла сырая удушливая чернота; отвинтил пробку и стал пить из горлышка – задерживая дыхание и обжигая горло…

…Свеча таяла и потрескивала, догорая. В окно заглядывала ночь, и колючая звезда пробилась сквозь ветки деревьев. Дверь вдруг медленно приотворилась, и в Глебову келью бесшумно вплыла женщина. Была она тонкая и высокая, в длинном серо-лиловом платье, с распущенными волосами. Постояв на пороге и рассмотрев горящую свечу, спящего на разоренной постели мужчину и собственное отражение в ночном окне, она подошла к столу и опустилась на табурет. Глеб был похож на покойника – мертвенно бледный, с густой синевой во впадинах глаз, со сложенными на груди руками…

Женщина наклонилась над спящим и прошептала:

– Вы живы?

Эти слова произвели магическое действие – Глеб открыл глаза и затуманенным взором уставился на женщину. Лицо ее виделось ему неясно, в дымке. Оно словно переливалось мелкими искорками, и это мешало его рассмотреть. Глеб попытался поднять руку и прогнать видение, но рука ему не повиновалась. Огонек свечи дергался, догорая, отчего странно менялась ее мимика. Казалось, женщина гримасничает – то улыбается, то хмурится. Он пристально смотрел ей в глаза, она притягивала его как магнит железо.