Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим

– Ничего не понимаю… – растерянно пробормотал он. – Тимур, можно вас?

Эта его манера ко всем, даже к осветителям обращаться на «вы» не только устанавливала дистанцию между ним, небожителем, и нами, смертными, но не раз помогала и нам, грешным, сдерживать свои эмоции. Закоев, дергая скулами, подошел к операторскому крану.

– Взгляните… – и Верховский уступил ему место у камеры.

Сопя раздутыми ноздрями, Закоев заглянул в объектив. Потом так же, как Верховский до него, поверх камеры посмотрел на колоннаду и фонтан и – снова склонился к камере.

Мы во все глаза следили за этой сценой. Поскольку старик Верховский, как и еще несколько живых мастодонтов эпохи советского классицизма, не признавал мониторов, дублирующих камеру, мы не могли видеть того, что видел кинообъектив. Но что они, все трое могли видеть в камере, чего не видели мы?

Между тем Закоев, которого из-за его бешеного характера дважды исключали из ВГИКа и не дали диплом режиссера-постановщика, вдруг каким-то кошачьим движением сошел с операторского крана и вкрадчивой походкой кавказского барса устремился на съемочную площадку. Он шел так осторожно, что, минуя фонтан, даже не спугнул ласточку, которая продолжала безмятежно наклоняться к воде и пить ее своим крохотным клювиком. Не останавливаясь и не отрывая глаз от левой колонны – так хищный зверь подкрадывается к своей добыче, Закоев достиг этой колонны и, растопырив руки, стал шарить у ее подножия. Потом выпрямился, посмотрел на Акимова и Верховского и крикнул им:

– Ну? Есть что-нибудь?!

Акимов заглянул в объектив.

– Нет, она исчезла…

– Значит, можем снимать, – сказал Закоев не то Верховскому, не то вообще нам всем.

Но тут я не выдержал:

– А что там было, Андрей Витольдыч?

Как редактор фильма и автор телевизионной экранизации великого романа, я не входил в служебную иерархию киногруппы и имел право на некую вольность даже в общении с режиссером-постановщиком. Впрочем, эта вольность тут же подала пример и всем остальным, они оживились:

– Что вы там видели? Кто там был? Какая девка?

– Голая? – уточнил Понтий-Ярваш.

Верховский поднял руку:

– Тихо! Тишина в павильоне! Успокоились! Чепуха, ничего не было, приступаем к съемке…

Так бы все и забылось – мало ли чепухи случается на съемочных площадках, если бы назавтра Верховского, Акимова и меня как редактора фильма не вызвали к Егору Палычу Пряхину, заместителю генерального. Когда мы вошли в его кабинет, увешанный плакатами легендарных советских и постсоветских фильмов, там уже сидели режиссеры-постановщики Лев Хотуленко и Валентин Дубров со своими редакторами и операторами, снимающими в соседних с нами павильонах, а также коренастый увалень, начальник мосфильмовской охраны, фамилию которого я не знал.

– Присаживайтесь, – сказал нам Егор Палыч, отложив в сторону «МК» с цветными заголовками событий на Луганском и Донецком фронтах. Даже под цивильным пиджаком его широкие плечи выдавали выправку бывшего полковника ВДВ. Но в голубых и обычно спокойных глазах человека, много повидавшего в своей армейской жизни, на сей раз была если не тревога, то озабоченность.

Мы сели к длинному лакированному столу, ножкой от буквы «Т» приставленному к рабочему столу Пряхина.

– Итак, все в сборе, я хочу вам кое-что показать, – и Пряхин посмотрел на Акимова: – Мы проявили и оцифровали твой вчерашний материал…

– Как? Без меня? – возмутился Сергей.

– Подожди, не кипятись. Мы же не тронули негатив. Просто все уже давно снимают на цифру, а вы на пленку. Но мы и от позитива взяли всего-то первые сорок метров. Смотрим… – И Пряхин включил большой видеоэкран, висевший на стене напротив его стола.

Экран ожил, на нем сначала, как обычно, поплыла серо-голубая рябь, потом всякие черные и белые лабораторные клейма начала пленочной катушки и наконец возникла наша съемочная площадка – все та же залитая светом крытая колоннада между двумя крыльями дворца Ирода Великого, с фонтаном посреди мозаичного пола, креслом для Понтия Пилата и – в перспективе – сад с декоративными деревьями, в которых мы поселили настоящих ласточек. Впрочем, сейчас нам было не до сада и ласточек, поскольку в левой стороне кадра, у лепного основания левой колонны действительно спала, укрывшись серым солдатским одеялом, какая-то девушка. Издали, то есть на общем плане, было невозможно разглядеть ее лица, оно было прикрыто каким-то помятым черным беретом, зато были ясно видны ее торчащие из-под одеяла ноги и туфли на сношенных каблучках. Впрочем, их мы тоже не успели разглядеть, поскольку из динамика грянул голос Сергея Акимова: «Ё..! Уберите девку из кадра!»

Все рассмеялись, включая самого Сергея, а Пряхин сказал:

– Тихо, это не всё.

Тут, прямо в подбор, на экране возникла декорация Четвертого павильона – эдакий модерновый конференц-room на верхотуре одного из небоскребов Москва-Сити. За его прозрачными стенами была, как с вертолета, видна вся Москва. А за длинным белым столом шло оживленное заседание руководителей какой-то корпорации, все этакие респектабельные бизнесмены, которых играли не кто-нибудь, а наши крупнейшие кинозвезды – Никита Михаловский, Сергей Боярчук, Натан Хаменский и т. п. Но как раз в самый разгар их ожесточенного производственного спора за стеклянной стеной, то есть на фоне крыш соседних небоскребов, вдруг – словно по воздуху – медленно проходит все та же девушка в черном берете и с серым солдатским одеялом на плечах. Прервав диалог буквально на полуслове, и Михаловский, и Боярчук, и Хаменский с открытыми ртами изумленно повернули головы вслед этой фигуре, а она, ни на кого не глядя, не то сомнамбулой, не то ангелом прямо по воздуху прошла себе мимо. (Ну, понятное дело, шла она вовсе не по воздуху, а по полу Четвертого павильона, но на фоне рисованного задника, изображавшего Москву с высоты семидесятого этажа, это выглядело миражом и привидением.)

– Это что за фигня?! – раздался из динамика возмущенный голос режиссера Хотуленко. – Стоп!

Конечно, по команде «Стоп!» его оператор выключил камеру, и мы не услышали продолжения объяснений Хотуленко с его вторым режиссером. Зато на экране тут же, и снова в подбор, даже без черной пленочной проклейки, пошла еще одна сцена, теперь из Третьего павильона. Там уже полгода снимался бесконечный историко-цыганский телесериал «Очи жгучие» о какой-то немыслимой – из поколения в поколение – цыганской любви с родовыми проклятиями, пламенными страстями и зажигательными танцами. То есть западный сериал «Тюдоры» на российско-цыганский лад. И как раз вчера Валентин Дубров снимал эпизод цыганской свадьбы с участием венгерской кинозвезды Сильвии Рокки, парижского ресторанного кумира барона Романа Ромелло и нашего самого знаменитого цыганского певца Николя Стаченко. Понятное дело, там была толпа цыганских артистов и артисток в ярких нарядах, музыка гремела на весь павильон и столы ломились от бутафорских яств – вина, фруктов, тортов и прочих кулинарных соблазнов. Но в тот момент, когда прилетевшая всего на один день красотка Сильвия Рокки со слезами на глазах пела о свой пламенной любви к сыну седого барона Романа Ромелло, – именно в этот момент прямо за ее спиной вдруг возникла все та же женская фигура в черном берете и с солдатским одеялом на плечах. Не обращая внимания на поющую Рокки, она шла вдоль свадебного стола, жадно хватала со стола бутафорские яблоки и пироги и надкусывала их, пытаясь съесть. А убедившись, что и то бутафория, и это, отшвыривала и хватала что-то еще. Правда, лица ее снова было не разглядеть из-за толпы цыганских статистов на переднем плане.