Дороти Сэйерс - Медовый месяц в улье

– Мне ли не знать. – Он скривился. – Бежала со всех ног, как Черная королева [277].

– Да, я знаю. А теперь сама первая начала, это я-то! Ума не приложу, что на меня нашло. Это страшно. И что, теперь со мной всегда так будет?

– Не знаю, – легко сказал он. – Не могу представить. Мой опыт относительно женщин, как и у доброго доктора Ватсона, охватывает множество стран на трех отдельных континентах… [278]

– Почему отдельных? Что, континенты обычно купажированные, как чаи?

– Не знаю. Так в книжке. На трех отдельных континентах. По моему опыту, ты абсолютно беспрецедентна. Никогда не встречал никого похожего.

– Почему? Стремление обладать не беспрецедентно.

– Напротив – его везде как грязи. Распознать его в себе и выбросить за борт – вот что необычно. Девочка моя, если хочешь быть нормальным человеком, надо дать ему волю, так чтоб и тебе, и всем вокруг было тошно. И надо как-то иначе его назвать – преданностью или самопожертвованием, чем-то в таком роде. Если ты и дальше будешь проявлять такое здравомыслие и великодушие, все подумают, что нам друг на друга плевать.

– Ну… если я еще когда-нибудь сделаю что-то подобное – ради всего святого, не поддавайся. Не поддашься?

– Если до этого дойдет, то надо бы. Я не смогу жить в борьбе. Во всяком случае, с тобой.

– Поверить не могу, что ты так слаб. Как будто обладанием можно насытиться. Уступишь однажды – придется уступать снова и снова. Это как датские деньги [279].

– Не ругай меня, Domina. Если это повторится, я поколочу тебя палкой. Обещаю. Но я не сразу понял, с чем столкнулся – la femme jalouse de l’oeuvre [280] , абсолютно разумным возражением или браком как таковым. Нельзя же ожидать, что быть женатым – это все равно что не быть женатым? Я подумал, что, возможно, иду не туда. Подумал, что если я покажу тебе, где загвоздка… Не знаю, что я подумал. Не важно. Помню только, что ты сказала и как у меня от этого перехватило дыхание.

– А я помню только, что начала вести себя по-свински, а потом передумала. Питер, это не уничтожило то, что ты сказал раньше? Не испортило все?

– Уверенность, что я могу доверять тебе больше, чем себе? А ты как думаешь? Но послушай, душа моя, давай, ради бога, возьмем слово “обладать”, повесим ему на шею кирпич и утопим. Не желаю ни произносить, ни слышать его – даже в самом грубом физическом смысле. Оно бессмысленно. Мы не можем друг другом обладать. Можем только все отдать, рискнув всем, что имеешь [281], – Шекспир, как сказал бы Кирк… Не знаю, что на меня сегодня нашло. Похоже, что-то сорвалось с цепи. Я сказал слова, о которых думал, что не смогу выговорить раньше, чем доживу до ста лет – а тогда их уже и нечего говорить.

– Наверное, это такой день. Я тоже много чего сказала. Кажется, я сказала все. Кроме…

– Это правда. Этого ты так и не сказала. Всегда находишь для этого другие слова. Un peu d’audace, que diable!.. [282] Ну?

– Я люблю тебя.

– Сказано смело, хотя мне пришлось вытаскивать это из тебя, как пробку из бутылки. И почему эта фраза такая трудная? “Я” – личное местоимение, именительный падеж, Л-Ю-Б-Л-Ю – люблю, глагол, действительный залог, значение – что ж, согласно правилу мистера Сквирса [283], ступай в постель и поработай над этим.

Окно все еще было открыто; погода стояла странно тихая и теплая для октября. Где-то поблизости кот – вероятно, рыжий и облезлый – возвысил голос в долгом вопле неутолимой страсти. Правая рука Питера пошарила по подоконнику и схватила гранитное пресс-папье. Однако потом он передумал, разжал пальцы, другой рукой опустил раму и запер окно. – Кто я такой, чтобы бросать камень в ближнего своего?

Он зажег свечу, погасил лампы и стал подниматься по лестнице.

Две минуты спустя Бантер, движимый бог знает каким свирепым импульсом, швырнул сапог из окна задней спальни, и на этом вопль затих.

– Питер, что тебе снилось под утро? Ты так стонал. Он был раздосадован.

– Господи, я что, опять за свое? Я думал, что на учился держать свои сны при себе. Я что-то говорил? Выкладывай, не щади меня.

– Я не смогла разобрать слов. Но звучало это, как будто – мягко говоря – тебя что-то тяготит.

– Какой я, должно быть, приятный сожитель, – горько сказал он. – Я знаю. Мне об этом и раньше говорили. В постели великолепен – пока не усну. Я не имел права рисковать, но ведь всегда надеешься, что когда-нибудь пройдет. Впредь я буду уходить.

– Не валяй дурака, Питер. Твой сон закончился, как только я тебя обняла.

– Верно. Теперь вспоминаю… Мы впятнадцатером шли через колючую пустыню, и все были скованы вместе. Я что-то забыл – сделать или сказать кому-то, – но цепь не давала остановиться… Песок набился в рот, кругом мухи и другие твари… На нас были синие мундиры, и надо было идти…

Он осекся.

– Не знаю, почему мундиры синие. Обычно сны как-то связаны с войной. А рассказывать сны – это последняя стадия эгоизма.

– Я хочу послушать. Звучит очень скверно.

– Оно и было скверно… Наши ботинки развалились от ходьбы… Я посмотрел вниз и увидел вместо ног кости, причем черные, потому что давным-давно мы были повешены и начинали уже рассыпаться на куски.

– Mais priez dieu que tous nous veuille absoudre [285] .

– Да, это оно. Очень похоже на Ballade des Pendus [286] . Только было жарко, небо раскалилось, и мы знали, что конец пути будет хуже его начала. И во всем был виноват я, потому что забыл – не знаю что.

– А чем все кончилось?

– Оно не кончилось. Оно изменилось, когда ты ко мне прикоснулась, – кажется, дождь пошел и еще какие-то хризантемы… Это был всего лишь старый сон про ответственность, к тому же в щадящем варианте. И это, кстати, странно – я ведь знаю, что я что-то забыл. Когда проснулся, на языке вертелось – но потом пропало.

– Вернется, если не будешь его тревожить.

– Хорошо бы, тогда бы меня не так мучило чувство вины… Здравствуйте, Бантер, что это у вас? Почта? Боже милостивый, что у вас в руках?

– Наш шелковый цилиндр, милорд.

– Цилиндр? Не говорите чепухи, Бантер. В деревне мы такого не носим.

– Сегодня утром похороны, милорд. Я подумал, что ваша светлость, возможно, пожелает их посетить. В другой стопке молитвенники и черный костюм.

– Но на деревенские похороны я уж точно могу пойти без траурного костюма и цилиндра!

– Традиционные знаки уважения высоко ценятся в сельских сообществах, милорд. Но как будет угодно вашей светлости. Прибыли два фургона за мебелью, милорд. Внизу ждут суперинтендант Кирк, мистер Макбрайд и мистер Соломонс. С позволения вашей светлости – полагаю, мне следует поехать на машине в Броксфорд и заказать вещи первой необходимости, такие как пара складных кроватей и котелок.