Екатерина Лесина - Разбитое сердце королевы Марго

– Извините, я…

– Уйдешь. И попытаешься спасти своего жениха. Только он уже не твой совсем. Варвара пошла в мать, я пытался ее образумить. Пытался избавить от проклятья, но она сама не желала избавляться! Она была непослушной девочкой… наверное, временами я был слишком строг… и да, я бил ее.

Он признался, не испытывая ни малейшего сожаления.

– Мало бил… смирение… ей никогда не хватало смирения… и плоть ее взывает к пороку… она молилась неискренне… я говорил, что Господь способен спасти, а она смеялась только… теперь вот совсем ушла… мне жаль твоего парня.

Он поднялся и тихо сказал:

– Его не спасти.

– Вы не поверили? – Саломея шла по дорожке, узенькой и грязной. А Настасья держалась рядом, она брела, глядя исключительно себе под ноги, и присмиревший Шаман, верно, почуявший настроение хозяйки, трусил, то и дело поглядывая на Саломею.

В синих собачьих глазах ей виделся упрек: пришла и расстроила.

– Не поверила. Тогда – не поверила. Знаете, все это… как в сказке почти, где колдунья очаровывает принца, и только поцелуй истинной любви может его спасти.

Она хмыкнула:

– Я поцеловала Андрея… нет, не подумайте, что действительно надеялась спасти Андрея таким вот способом… а может, и надеялась. Не знаю! Я тогда вообще, кажется, утратила способность мыслить здраво. Подкараулила, дождалась, когда он останется один… бросилась и… поцеловала.

Настасья густо покраснела.

– Сейчас мне стыдно, а тогда… он меня оттолкнул. С силой оттолкнул, и я упала в грязь. Помню, как раз дождь прошел, лужа… возле его подъезда всегда лужа собиралась, и я в нее полетела. В светлом плащике, в платьице легком… с прической, с макияжем… а он, вместо того чтобы руку подать, помочь, стоит и кричит… он мне тогда столько всего наговорил… хотелось бы верить, что сожалел, но сомневаюсь. А позже еще Варвара позвонила, просила успокоиться. Я ей и ответила… накипело на душе… сорвалась безобразно совершенно…

– И поэтому пытались кислотой облить?

– Что? – Настасья споткнулась на ровном месте. – Она вам такое сказала?!

– Да.

– Я ее кислотой… вы… вы же не верите в эту чушь?! Нет, я, конечно, любила Андрея, и мне было больно, обидно… неприятно, что он поступил со мной подобным образом… и на нее я злилась, тут и говорить нечего. Только одно дело – злиться, а другое… кислотой… я ведь не девочка из заводского района, которая привыкла все проблемы решать силой. И пусть меня тянуло расцарапать Варьке личико, но я умею сдерживаться…

Она прикусила губу.

– Краска… это была просто краска. Водная. Совершенно безопасная… я не угрожала… хотя… не знаю, что со мной тогда было. – Настасья поморщилась. – Вот ведь… и говорю, что не привыкла силой, а выглядит оно…

Шаман ткнулся хозяйке в колено лбом.

– Хороший мой… это после звонка ее началось…

– Что началось?

– Припадки ярости. Я не душевно больная. И в роду моем таких не было. Насколько мне известно, не было… а тут… я вдруг стала срываться на людях. Посторонних людях. Устроила безобразный скандал в маршрутке. На продавщицу накричала, на сокурсницу свою… те, кто меня знал и мои обстоятельства, жалели, конечно. Терпели. Успокоительное советовали… а у меня в голове одна мысль была – надо отомстить… и я ничего лучше не придумала. Бутылку с водой… акварельную краску размешала… красную, чтобы все видели, какая она. Мне почему-то казалось, что меня не осудят. Я же права. Варька у меня жениха увела, а значит – проститутка. И красная краска – как раз то, что нужно, чтобы всем это объяснить.

Она почесала Шамана за ухом.

– Я спряталась. Следила. Выследила ее у подъезда Андрея… и когда она вышла, то вылила краску на голову… она закричала, помню… и мне стало так хорошо, замечательно даже. Я в себя пришла уже в отделении. Вспомнила, что натворила и… и как будто отпустило все. Схлынуло. Я плакала, кажется… и кто-то отцу позвонил. Отец у меня в органах работал… городок маленький, знали друг друга… он приехал, хотя с мамой они давно уже… но это не важно, да?

– Да.

– Приехал и… и я ему рассказала все, про проклятье и про соседа, про Варьку. Я тогда ревела и успокоиться никак не могла, а он повторял, что я глупая, что таких женихов у меня будет дюжина, а то и две дюжины… почему дюжины? До сих пор не знаю. Он с Варькой все уладил. Предложил ей денег, чтобы заявление не писала. Две тысячи взяла. Потом еще сказала, что, мол, на свадьбу… получается, что я не только ей жениха отдала, но и свадьбу оплатила.

Этот вариант событий был весьма похож на правду.

Настасья не врала.

И стыдилась себя, той, прошлой, потерявшей разум от любви.

– Мне пришлось уехать. Отец попросил… да и я сама не хотела оставаться. Городок маленький… все всё обо всех знают… и чтобы за спиной шептались, жалели или осуждали… Нет уж.

– И приехали сюда?

– Да. У отца здесь были знакомые. Меня устроили на работу… вот и работаю.

– Замуж вышли?

– Нет.

– Но Варвара…

– Это была глупая женская ложь. – Настасья виновато улыбнулась. – Знаете… такая вот случайная встреча, которая пробуждает неприятные воспоминания. И хочется сделать вид, что у тебя все отлично, замечательно даже… я ведь знала, что Андрей умер.

– Откуда?

– Надежда… мы с ней поддерживали связь. Она тогда едва с инфарктом не слегла, я приезжала поддержать, но… остаться не смогла. Мне было душно в этом городе. Накатывало, опять до истерики… я думаю, что она не хотела, чтобы я там оставалась… и вот представьте, я Варьку вижу в магазине, всю такую… совсем не изменилась. Я вот старше стала. Это нормально, становиться старше, а она – прежняя совершенно… впору и вправду в проклятье поверить.

Настасья пристегнула поводок.

– Я рассказала вам все. Не знаю, поверите или нет, но держитесь от нее подальше. Ей плевать и на друзей, и на родню… если она захочет получить что-то… или кого-то, то получит всенепременно.

И это предупреждение неприятно резануло Саломею.

Кого-то.

Далматова.

Позвонить бы, но она телефон дома оставила… никогда не забывала, а тут вот…

Остается одно: наведаться в гости, пускай и без приглашения.

Нельзя сказать, что после той ночи жизнь Маргариты претерпела разительные перемены. Напротив, внешне все осталось по-прежнему.

Брат, позабывший, казалось, обо всем, помимо собственных удовольствий.

Матушка, вечно недовольная, не столько Маргаритой, сколько самой жизнью, тем, что честолюбивые планы ее не находили должного воплощения. От недовольства она ела, мучилась резями в желудке, от которых не спасали таинственные настои, и это лишь сильней раздражало ее. Служанки, потерявши всякий стыд, шептались, что королева-мать становится все более похожа на жабу. И что в самом скором времени живот ее пухлый распухнет еще больше, а там, глядишь, и треснет.