Алексей Макеев - Врачебная тайна

— Чего? — отозвался паренек.

— Закончил стенгазету? Когда моим дембельским альбомом займешься?

— Больно вы скорые! Творческий процесс — это вам не метлой мести.

— Ты своей метлой меньше мети, — посоветовал Муромец. — Хочешь меня без альбома оставить?

— Сделаю, сделаю…

Я вгляделся в лицо собрата, и мне оно не понравилось. Скобка рта загнута уголками книзу. Выражение надменное. «Устал я от вас. Надоели вы мне все», — казалось, хотел бы он сказать. Украдкой глянув на книжки, что он положил на тумбочку, узнал пособие по шрифтам, и «Лениниану» с картинками. Понятно — Ильича срисовывать для стенгазеты. Рисовальщик среднего пошиба. Любой профессиональный художник Ленина нарисует с закрытыми глазами. Вероятно, хлопец устроился на тепленькое местечко в части, потом нашел еще более теплое — в госпитале. Почувствовав свою незаменимость, стал зазнаваться.

Я поймал себя на мысли, что порой накатывает мизантропия. Тревожный симптом. Мизантропию, вероятно, вылечить труднее, чем сифилис.

В Горьком, на нашем «Монмартре» близ художественного салона, братья художники рисовали все больше пейзажи и натюрморты, те хорошо продавались. Я же — «натюр морды». Не имел цели заработать лишнюю копеечку, на сигареты хватало с карандашных портретов за пятнадцать минут. Меня всегда интересовали люди.

Прозвище Лицемер — сижу, мол, целый день лица меряю, — прилипло ко мне. Я не обижался, поскольку сам же его и придумал, о чем не знали те, кто повторял. Однако в армии, пожалуй, был риск превратиться из портретиста в карикатуриста.

— А что, художник хорошо рисует? — спросил я у Муромца в очередной перекур, — мы добивали мою пачку «Столичных».

— Да ну! Тут Гоменский спросил его, сможет ли портрет дочки нарисовать. Стал хвостом вилять, типа, это надо долго присматриваться к человеку… Если только с фотографии… В этот момент в сортир вошел сам художник — легок на помине. Муромец слегка смутился, я же сказал, как ни в чем не бывало:

— Да, портрет нарисовать — дело непростое.

Художник закуривать не стал, берег здоровье. На мои слова про портрет и ухом не повел, будто его не касалось, принялся мочиться в писсуар и в середине этого процесса громко пукнул, показав, что со здоровьем у него все в порядке. Муромец посетовал:

— Эх, надо было спичку поднести! Улетел бы, как ракета.

Художник лишь покосился на дедушку Советской армии, ответить поостерегся.

— Впрочем, он и так отсюда скоро вылетит, — позлорадствовал Илья, когда жертва его злословия уже покинула туалет. — Начальнику госпиталя надо клуб оформлять, наш живописец не потянет. Я слышал, как Гоменский перед полковником извинялся…

Я взял себе на заметку, спросил:

— А что, дочка у Гоменского симпатичная?

— Фифа. Заходит иногда. Любит что-нибудь заумное завернуть. Что ни фраза, то непонятка. Наутилус Помпилиус ходячий! — зачем-то добавил мой «почти зема».

После ужина, во время которого я окончательно понял, что не смогу спокойно смотреть в глаза Сереге Перепелкину, если не переведется в госпиталь следом за мной, устроился в своем углу и тихо балдел, стараясь не шевелиться, чтобы сало лучше завязалось. Кто знает, сколько еще по возвращении в учебку придется лапу сосать?..

Стали появляться новые личности. Вошел Десантура. Вел он себя тихо и мирно, но народ инстинктивно отпрянул от входа поближе ко мне. Десантура опустил седалище на койку напротив Латуся. Парнишке, обитавшем на ней, что-то сказал, тот исчез. Я представил себе, как часто парнишке приходится «покурить», «погулять», «подышать воздухом…» Столько раз, сколько вздумается голубому, в смысле — берету, навестить своего кореша — старосту. Следом за Десантурой явился служивый в форме, не в пижаме. Он поставил на пол портфель, в котором тяжело звякнуло железо. Сантехник Назар, догадался я. Сантехник по-приятельски хлопнул по плечу Десантуру, пожал руку ему и Латусю.

У Назара были большие внимательные зеленые глаза, круто изогнутые брови. Серьезный дядя. Вот только уши подгуляли — ну, чисто Чебурашка! Мог бы потешную рожицу скроить с таким «локаторами». Но, кажется, он не собирался этого делать. Мужички уселись обсудить что-то. По губам я умею читать только некоторые слова, и, хотя такие порой слетали с уст, в целом тема беседы мне осталась непонятна. Быть может, обсуждали, как сообразить на троих в грядущий выходной, когда не будет майора, а может, хотели замутить чего-то еще.

До сих пор я не видел своего соседа, а он был, поскольку койка выглядела обитаемой, и в тумбочке лежали туалетные принадлежности. Наконец, появился. Низкорослый крепыш, похожий на гриб-боровик. Его толстые губы, казалось, навсегда сложились в улыбку, но вряд ли это было тем диагнозом, с которым он сюда попал.

— Как, Бондарь, на склад что-то новенькое завезли? — поинтересовался у вновь пришедшего художник.

— А тебе, Рафаэль, что за дело? — возвысил голос староста, зорко отслеживающий со своего сторожевого поста ситуацию. — На ушко мне скажи об этом, Бондарь!

— Скажу, скажу, — прогудел Бондарь хриплым голосом, продолжая улыбаться. Он хотел было присоединиться к мафии, членом которой являлся, судя по тому, как подвинулся Десантура, давая возможность присесть рядом, доложить, но рта раскрыть не успел, — в палату вошел Гоменский и позвал его за собой. Я был на полпути к выходу — собирался покурить, и не упустил возможности прислушаться, зачем Гоменский пригласил Бондаря к себе в кабинет. Прежде чем Бондарь прикрыл дверь, успел услышать слова «ревизия» и «инвентаризация». В туалете меня нагнал Муромец, прочно севший на хвост насчет табачка. Сигарет было не жалко — закончатся, может, курить брошу. Давно собирался. Муромец втянул меня в разговор, как там, на гражданке, теперь? Новый генсек, удивляющий всех тем, что говорит без бумажки и ходит в народ, его мало интересовал. Больше — девки, как, не перевелись еще? Я успокоил его, как мог. По весне, сказал, когда переходят на капрон, ослепнуть можно.

После перекура Муромец отправился обратно в палату, мечтать дальше о девках и дембеле, а я решил подышать свежим воздухом для разнообразия. На крыльце стояли Бондарь и сантехник Назар. Судя по длине дымящихся сигарет в их руках, только что закурили. Я услышал то же слово «инвентаризация», дальше оба замолчали и уставились на меня недобро. Я прошел за угол и двинулся вдоль здания, еще не придумав, куда? — но, чувствуя спиной чей-то взгляд. Видимо, «заговорщики» решили проверить, не встал ли я тут погреть уши.

Дойдя до конца отделения, я вновь завернул за угол, придумав себе занятие — почистить подоконник от упавших веток. Дело по меньшей мере странное, если кто вдумается. Где это видано, чтобы солдат сам себе находил работу? Это покушение на устои! Зачем тогда начальство?..