Алексей Макеев - Врачебная тайна

Не об этом ли спросить поманил меня рукой офицер от здания, что располагалось напротив?

Хотя, вряд ли. Он же не мог знать, сам я или кто приказал?

Подойдя ближе, разглядел две звездочки вдоль погона — прапорщик. Усатый бравый рубака, балагур, кутила и бабник — с виду. При этом скромный в быту во всем, что касается себя лично. Таким я увидел его портрет. Прапорщик мне понравился.

— Прикурить есть? — Он изобразил руками, как чиркают спичкой о коробок.

— Так точно, — протянул ему коробок. Он прикурил, вернул.

— Разрешите с вами подымить, товарищ прапорщик? — спросил я.

— Изволь, — с некоторым удивлением согласился он и вытащил из кармана пачку.

— Нет, спасибо, у меня есть. Я достал свою пачку «Столичных».

— Хорошо живешь, — заметил прапорщик. Сам он курил «Приму».

— Посылку получил. Угощайтесь!

— Нет, благодарю. Я к своим привык… Захворал? — спросил он меня.

— Пустяки, насморк.

— В каком месте? — Прапорщик красноречиво посмотрел вниз.

— Нет, не там, — засмеялся я, вспомнив, в каком отделении лежу. — Обыкновенный. Гайморит.

— Все, что лечится, не страшно, — философски заметил прапор.

— Бывает такое, что не лечится? — догадался я, глянув на вход в то помещение, что было у него за спиной.

— Правильно мыслишь, — сказал хранитель морга. — У меня там двое хануриков лежат, антифризу напились. Можешь себе такое представить?

— Нет, не могу, — признался я. И вправду, глупость должна иметь предел, за которым нельзя призывать в армию. Вряд ли со мной согласился бы военком, по должности считающий, что на службе любому найдется применение.

— Вот и я — с трудом… Еще, капитан один себе пулю в лоб пустил из-за несчастной любви. Не жилось ему!

«Рома здесь? — прострелило меня. — Ну да, где же ему быть?» То, что капитан Горящев находится в гарнизонном морге, подняло в душе смутное чувство, что это противоречит чему-то такому, что я слышал или видел недавно. Но чему — понять не успел, внимая дальше прапорщику.

— Сержант тоже выпил отравы из шинка. Сюда привезли, не откачали… Что такой серьезный стал?

— Нет, ничего, — поспешил заверить я. — Пока в институте учился, на «Скорой» санитаром подрабатывал, всякое видел. Покойников не боюсь.

— Не боишься? — поймал меня на слове прапорщик. — Молодец. Может, поможешь мне тогда жмура одного переложить?

— Конечно, — согласился я, будто каждый день этим занимаюсь.

Войдя в предбанник, постарался отключить обоняние. А попав в само помещение, приготовился зашорить глаза, чтобы не видеть лишнее, но перед тем успел заметить в ячейках, похожих на почтовые, только большего размера, вещи — покойников, очевидно. Мне бросился в глаза капитанский погон на кителе и рядом всякая мелочевка: часы, записная книжка, пачка «Столичных»…

Перекладывая тело с каталки на стол, я побледнел, наверное.

— Что, повело? — присмотрелся ко мне прапор. — Иди на воздух быстрее!

Я выскочил, движимый одной мыслью, и, прежде чем прапор показался следом, успел мгновенно заменить пачку «Столичных» в ячейке своей собственной, а украденную сунуть в карман пижамы. Кажется, прапорщик не успел заметить.

— Что, нехорошо? — все вглядывался он в мое лицо.

— Нормально.

— Спасибо, что помог.

— Не за что.

Унося ценную добычу, я размышлял, есть ли в этом прок? Для чего Рома перекладывал в эту пачку сигареты? Что за цифры я видел на ней?

У входа в отделение меня встретил Муромец, надеясь еще стрельнуть сигаретку. Пришлось соврать, что кончились, прижимая рукой карман, чтоб не увидел выпирающую пачку. Мне было бы сложно объяснить, как в пачке «Столичных» у меня оказались теперь болгарские сигареты. Рома ведь их курил в последние дни, сколько я помнил.

Когда я вернулся на свою койку, на меня уставился своими черными, как два жука, буркалами Бондарь.

— Новенький? — спросил он меня.

— Скорее, старенький, — ответил я. — По возрасту. По сроку службы, да, — должен был все же признать.

— Я год оттарабанил, — похвастался он.

— Я бы дал больше, — сказал я, вспомнив Гантаурова.

— Что ты хочешь этим сказать? — с угрозой в голосе спросил Бондарь. Улыбка при этом не пропала с его лица, ставшая, очевидно, обычной гримасой.

— Выглядишь солидно.

— Короче! Поможешь завтра на складе порядок навести, — постановил он. Прозвучало скорее приказом, нежели просьбой. Не знал, что я кладовщиков не жалую.

— Легко, — согласился я. — Много за работу не возьму. Пару банок сгущенки.

— Гы-гы, — усмехнулся он. — Сгущенкой тут тебя итак закормят.

Слышать такое было дико, но он оказался прав. Впоследствии я убедился, сгущенное молоко давали на полдник почти каждый день. Просто сказка!

Ночью я проснулся, как Штирлиц, потому что дал себе такую установку. Пошел в туалет, типа приспичило, опасаясь, как бы не проснулся и не увязался за мной «хвост» — Илья Муромец.

Войдя в кабинку, стал рассматривать пачку, прислушиваясь одним ухом, не принесет ли кого нелегкая следом? Вроде было тихо… Обнаружил десять цифр, написанных шариковой ручкой, видимо, второпях, — цифры плясали. Что они означали? Осмотрев всю пачку тщательным образом, разобрав ее на «запчасти», больше ничего интересного не обнаружил. Оторвав кусочек с цифрами, спрятал в карман, остальное выбросил в «очко», порвав на мелкие кусочки. Несколько штучек болгарских сигарет было жалко, но ничего не поделаешь. Возвращаясь в койку, старался не шуметь, но, сделав неловкое движение, зацепил рукой Бондаря, закутавшегося с головой, — зима, что ли? Одеяло сползло, и я узрел на подушке сверток, имитирующий голову. Вот так да! Бондарь отправился в самоход? Или мафия гуляет где-то?.. Поправил все, как было, улегся поудобнее и уснул.

А поутру мне было видение. Точнее, не так. Утром мне во второй раз предстало видение. Впервые это случилось приблизительно год назад. На призывной комиссии я об этом не сказал, на всякий случай… Гостил тогда у дяди Васи на даче в Подмосковье. Ничего особенного: играл в бадминтон с племянницей на задворках. На центральной улице в это время к соседям свадьба прикатила. Кто дядькины соседи, я не знал, но, судя по тому, что дядька сам человек не маленький, то и соседи, вероятно, не последние люди. Тут, на Киевском шоссе, все сплошь старые дачи, каждая — с историей…

Конечно, выпили бы — познакомились с соседями, а это было неизбежно, попадись мы им на глаза. Приставать стали бы, рог всучили: «Пей до дна, пей до дна!» Племянница — несовершеннолетняя, ей всего семнадцать с половиной было тогда, пришлось бы мне за двоих отдуваться. Надька, конечно, рада была бы помочь, да я бы не позволил. И зачем мне это новое знакомство? Мы, люди искусства, помня о своей будущей громкой славе, должны быть разборчивы в выборе приятелей. Если у соседей, допустим, дочка, так стала бы потом, когда ко мне придет она, громкая слава, а такой момент, конечно, уже не за горами, сочинять, будто у нее ребенок от меня! А если у соседей сын, даже страшно подумать, что он мог навыдумывать! Алла Пугачева небось тоже жалеет, что когда-то знакомилась со всеми направо и налево?