Инна Бачинская - Ищи, кому выгодно

Она разговаривала сама с собой, задавала вопросы и сама же отвечала на них, строила всякие фантастические планы на будущее, вроде того, что неплохо бы уехать, начать новую жизнь там, где ее никто не знает. Попутно вытирала пыль, раскладывала диванные подушки и мыла посуду. Она вынула из вазы засохшие почерневшие розы, вздохнула, застыла в нерешительности. Бывшие палевые, те, что подарил Гетман. Он всегда дарил ей палевые розы. И сунула жесткие колючие стебли в пластиковый мешок для мусора. Финита.

На месте, где всегда стояла статуя Гетмана, образовалась пустота. Глубокая ниша, в которой воцарился вакуум! Пустота в сердце, пустота в памяти, пустота в мыслях… Как ни странно, она сразу поверила, что раскаты грома, напомнившие ей голос Гетмана, были неким знаком и символом. Не бывает таких совпадений, ну не бывает! Она ему про девочку с розовыми бантиками – а он возмутился, затопал ногами, заревел! Не моя девочка! И как это прикажете понимать?

И сниться он ей перестал – с того с самого дня ни разу! Просто взял и опять ушел, как всегда – не захотел их…

Если подумать, удивительно было другое: она приняла свое прозрение без горечи и надрыва – словно переместился центр тяжести с Гетмана на маленькое существо, дремавшее внутри ее организма…

А журналист Сергей Иванович… Неизвестно, жив ли. Она знает о нем так мало, почти ничего. Ни его привычных словечек, ни жестов, ни любимого цвета рубашек… Даже цвета глаз не помнит… Ирина задумалась. Серые, кажется. Ничего. Ничего, кроме того, что она ждет от него ребенка. И Гетман рявкнул и отступил – думать в подобных обстоятельствах о Гетмане было бы просто неприлично. На одной чаше весов оказался ребенок, на другой – Гетман, и вопрос дальнейшей верности ему снялся сам собой. Отодвинулся на задний план, истончился и потихоньку таял, уступая место новому чувству и новой любви. Она положила руку на живот… Тоска по Гетману вытеснилась этим новым… И что же Ирина чувствовала теперь?

Она попыталась определить… Благодарность? Да! Благодарить провидение, судьбу принято, возводя очи горе. Она посмотрела на потолок – там висела люстра, потускневшая не то от пыли, не то от времени. Бабушкина люстра – фарфоровые рожки, расписанные синими наивными фиалками. И нитка паутины. Ирина, недолго думая, полезла на стул с тряпкой.

Что еще? Умиротворение? Да. Она слезла со стула, сунула тряпку в карман халата. Умиротворение, даже как будто бы опьянение! Еще – тепло, радость, ожидание! Любопытство – каким он будет? С серыми глазами или карими, как у нее, Ирины?

Еще – растерянность? Страх? Сожаление? Сожаление… Она вспомнила, как Сергей Иванович сидел на краю стола в ее кабинете и смотрел на нее… Любовался! Серые! У него серые глаза! И в зале они сидели рядом, и его локоть нечаянно касался ее локтя… Пьеса была смешная, какие-то городовые, мещане, барышни-курсистки, крестьяне… Сочный язык, сочный юмор, эксцентрика, глупость, любовь, ревность… В зале смеялись, и Ирине было приятно, что она знакома с автором. И не просто знакома, а… А хорошо знакома, и другой такой знакомой у него нет – иначе он не пригласил бы ее, Ирину, на премьеру. Впервые она подумала, что он одинок, и мысль эта заставила ее покраснеть. Когда упал занавес и актеры, держась за руки, вышли на поклон, на сцену выбежал культовый режиссер Виталий Вербицкий – в смокинге, с бабочкой и привычной косичкой, – и поднял руки, требуя тишины.

– У нас сегодня праздник, как вы знаете – премьера краеведческой пьесы нашего замечательного соотечественника, то есть земляка, журналиста «Нашей газеты», который присутствует в зале! – Он протянул руку в зал и произнес торжественно: – Это мой друг Сережа Брагин! Сережа, встань, покажись народу! Для Молодежного театра большая честь быть первым театром, поставившим Сережину пьесу. Состоялось! На наших глазах родился новый жанр – детективный водевиль. Я предлагаю поприветствовать нашего драматурга бурными аплодисментами! Ура!

Первые ряды обернулись, задние привстали на цыпочки. Аплодисменты, крики «Поздравляем!» и «Браво!». Журналист поднялся, шутливо раскланялся, приложив руки к груди…

А потом он отправился провожать ее домой – она не захотела остаться на прием. Стеснялась взглядов, считала, что не так поймут, что не имеет права…

Когда они подошли к ее дому, она пригласила его к себе. И тут же прикусила язык – возможно, его ждут… Кто-нибудь, где-нибудь.

Его никто нигде не ждал. Они выпили вина, и она, вместо того чтобы опьянеть, словно отрезвела, взглянула на них обоих со стороны и вспыхнула от неловкости – ненужно и недужно! И единственной мыслью, бившейся в ее глупой голове, была мысль о том, приходил ли сегодня вечером Гетман и что сказать ему завтра! Как оправдаться, что не сидела дома и не ждала? Она чувствовала себя предательницей.

А Сергей… Сережа рассказывал всякие смешные случаи из своей практики, о коллегах, героях репортажей, пытался рассмешить ее, а она в это время думала о Гетмане. Права Лидка! Беспросветная дура! Трижды дура! Пролетела с Гетманом, пролетела с журналистом, и неизвестно, что с ним… Может, умер! Отец ее ребенка, маленького Васи, сироты еще до рождения…

А потом он вдруг притянул ее к себе и поцеловал! И она, не забывая о Гетмане, ответила! Скажете, так не бывает? Еще как бывает! У него были сильные руки, пахло от него… Она вспомнила строчку из Шекспира: «А тело пахнет так, как пахнет тело, а не фиалки нежный лепесток…» Тело его пахло телом, и немного шерстяным пиджаком, и еще чуть-чуть чем-то пряным… Табаком?

Ирина вытащила из кармана тряпку, да так и застыла с тряпкой в одной руке, положив другую на живот; и вдруг заплакала. Маятник качнулся в другую сторону, и она, начисто забыв о Гетмане, оплакивала теперь совсем другого человека – журналиста Сергея Ивановича. Не хозяина жизни, не козырного, а обыкновенного, как все, в неновом твидовом пиджаке с замшевыми локтями и синей футболке, которому она нравилась. И который теперь лежит без сознания под капельницами, опутанный трубками… И неизвестно, что с ним будет в следующую минуту.

Она вдруг отбросила тряпку и побежала к шкафу. Достала свитер, брюки, принялась лихорадочно переодеваться. Только бы успеть! Сказать какие-то слова, подержать за руку… На прощание попросить прощения…

Когда она торопливо расчесывала щеткой волосы, готовая выскочить из дому, в дверь позвонили. Ирина вздрогнула и замерла. И мелькнула мысль, обдав жаром: «А вдруг!..»

Это была Лидка…

Но, боже мой, в каком виде! Растрепанная, с сияющими глазами, горячечным румянцем, в кое-как застегнутой блузке и распахнутом пальто. Пробежав мимо Ирины, она плюхнулась на диван, разбросав по спинке руки.