Наталья Андреева - Оtцы и деtи

– Я хотел поговорить о смерти Риты Черновой, – не стал ходить вокруг да около Кирсанов.

Юля моментально изменилась в лице.

– Боже, вы знаете?! – прошептала она, прислонив ладони к вспыхнувшим щекам.

Павла Петровича слегка удивила эта легкая победа.

– Знаю, что ты ее убила?

Юля нервно оглянулась и вскочила.

– Идемте отсюда!

– Ты что-нибудь заказывала? – Кирсанов достал портмоне.

– Да. Кофе и пирожное.

Пока Кирсанов расплачивался, зазвонил ее телефон.

– Я не могу больше ждать, у меня дела, – нервно сказала Юля. – Я тебе перезвоню.

Видно было, что она еле сдерживается. Едва сев в машину, Юля разревелась. Кирсанов в растерянности гадал: и куда теперь ехать? Машина так и стояла на платной парковке. В трех шагах, у полосатого шлагбаума, который то и дело опускался и поднимался, маячил охранник в ядовито-лимонном жилете. Павел Петрович, не отрываясь, смотрел на этот жилет и слушал Юлины рыдания.

– Я вот уже два месяца не сплю… Все жду, что за мной придут… Сначала как-то держалась, следователю сказала, что ничего не знаю, думала, время пройдет, и все забудется… А оно все не прохо-одит… – от рыданий она не могла больше говорить.

«Лет восемнадцать, – прикинул ПП, доставая носовой платок. – Двадцати точно нет. Ребенок еще совсем. Что творится-то, а?»

– Я не следователь, – сказал он, протягивая Юле платок. Потом опустил стекло и поманил охранника.

– Расплатиться хотите? Вон там терминал. – Парень бросил внимательный взгляд на Кирсанова и сказал: – Давайте деньги, я вам талон принесу.

– Принеси нам воды, – Павел Петрович протянул ему деньги.

– Воды?!

– Девушке плохо, а я ее оставить одну не могу, – Кирсанов кивнул на плачущую Юлю. – Сдача твоя.

– Я не официант! – обиделся парень.

– Сколько? – равнодушно спросил ПП.

– Ладно, сейчас принесу.

Парень взял деньги и скрылся в ближайшем магазине. У опущенного шлагбаума нервно сигналила черная «Хонда». Юля рыдала взахлеб. Кирсанов молчал. Вернулся охранник с водой. Потом Юля, всхлипывая, пила воду. Водитель черной «Хонды» орал на охранника. Тот огрызался. Кирсанов тупо смотрел на них, не понимая, о чем это?

«Хонда» припарковалась рядом, водитель вышел из машины, намеренно громко хлопнув дверцей, и зло посмотрел на Кирсанова. Павел Петрович усмехнулся и перевел взгляд на Юлю.

– Успокоилась? – мягко спросил он, глядя на шагающего к магазину водителя «Хонды».

Обычная московская суета. В огромном городе такая теснота, что вероятность скандала на квадратный метр московского пространства возникает ежеминутно. Но люди выбирают именно такую жизнь, чтобы, стоя часами в мертвых пробках и проклиная этот город, раз за разом отдаваться ему за его большие деньги, и вечерами, роняя истерзанное тело на диван перед телевизором, совать в рот утешительную мысль-конфетку: «Зато я в Москве».

«Мне надо уехать, – подумал Павел Петрович. – Я больше не хочу в этом участвовать».

Юля сделала еще пару глотков и замерла.

– Теперь расскажи: как все было? – все так же мягко сказал Кирсанов, боясь спугнуть девушку.

– Я не хотела с ней дружить… Это все мама… «У Риты папа-депутат, таким знакомством не пренебрегают. Авось и ты неплохо устроишься. Чернов тебя помощником возьмет, если дочка попросит. Он ей ни в чем не отказывает». Характер у Ритки был не подарок. Заносчивая очень. Хотя не очень красивая и не особо умная. Но чего не купишь за деньги? – усмехнулась Юля.

– А она почему с тобой… дружила? – Павел Петрович не мог отделаться от мысли, что разговаривает с ребенком. Как там все еще по-детски. Наивно и жестоко. Дети ведь очень жестоки, они еще плохо умеют притворяться и лгать. Поэтому обидные слова вылетают из их уст так же легко, как перья из вспоротой подушки. Но царапают они пребольно, хотя сама подушка мягкая.

– Я нравилась ее родителям, – пожала плечами Юля. – Они боялись, что Рита попадет в дурную компанию. А ей ведь ни пить нельзя, ни… – она осеклась.

– Ну, продолжай. Наркотики, танцы до упаду в ночном клубе. Больной девочке много чего нельзя. А ведь ей хочется.

– Да, – кивнула Юля. – Ей очень хотелось. Денег-то много. А траты – только на лекарства.

– В восемнадцать лет это трудно принять, – кивнул ПП.

– Мы познакомились, когда документы в универ подавали. Только я международную журналистику не потянула. Там ведь одни крутые. У меня попроще специальность. Ритка меня постоянно подкалывала, тупой называла. Высмеивала мою обувь, одежду, украшения. Понятно, у моей мамы столько денег нет, сколько у ее отца. Я вовсе не тупая! Мне оценки за знания ставили, а не за деньги, как ей! Думаете, не обидно?

– Дружба по расчету так же тяготит, как и брак без любви, из выгоды. И унижает. Ты вынуждена была приспосабливаться к своей богатой подружке, хотя ты была и умнее, и красивее. – Юля согласно кивнула. – Но парня твоего она не высмеивала.

– Вы и это знаете?!

– Я разговаривал с Игорем.

– Вы вообще кто?! Зачем вам это надо?!

– В это дело оказался замешан мой племянник, – объяснил Павел Петрович.

– А… Вот почему мне ваше лицо показалось знакомым! Я его сразу заметила, этого красавчика. С ним еще был парень, который потом пытался Ритку откачать. Я даже пыталась его склеить.

– Моего племянника или того, другого?

– Кого-нибудь, – пожала плечами Юля. – Игорю назло. Не знаю, что на меня нашло. После года такой «дружбы» я Ритку возненавидела. С ней было скучно. Туда нельзя, сюда нельзя. И на Игоря все время пялится. Он меня про нее расспрашивал. Мне это не понравилось.

– Справки, значит, наводил, – кивнул Кирсанов. – Ты сама в тот вечер наркотики употребляла?

Юля отвела глаза.

– Скажи: зачем ты это сделала? – тихо спросил Павел Петрович.

– От отчаяния, наверное. Почему все ей? Надоело быть тряпкой, о которую она вытирает ноги. А мне, чтобы хорошо устроиться, надо это терперь! А ей все мало! Она еще и парня у меня увела! И что, так будет всегда?! А если она вдруг в аварию попадет, мне ей свою почку отдать? Или, может, обе? Я сама не понимала, что делаю, когда бросила ей в сок эти чертовы таблетки! Да и не думала, что ей станет так плохо. В какой-то момент я испугалась и…

– Кинулась звать на помощь? Ты же не медик, – Кирсанов вздохнул. – Не знаешь, что диабетику совсем немного надо, чтобы наступила кома. Значит, это было спонтанно, от злости, ненависти и отчаянной зависти. Да, самые большие глупости совершаются в состоянии, когда боль сильнее страха. Но потом боль проходит, и страх сменяется отчаянием: что же я наделал?! Но изменить уже ничего нельзя. Теперь ты не спишь, вздрагиваешь от каждого звонка и надеешься, что со временем это пройдет. Нет, девочка, не пройдет. Ты теперь все время, каждый день, каждую минуту будешь ждать кары, которая тебя настигнет. И все, что с тобой случается, все беды, принимать за эту кару. Мало того. Ты прекрасно понимаешь всю тяжесть совершенного тобой греха. Отныне ты будешь бояться всего. Влюбляться, потому что смерть может отнять у тебя любимого. Рожать, потому что будешь бояться потерять ребенка. Каждый чих станет для тебя симптомом смертельной болезни. Потому что жизнь за жизнь. Ты ведь прекрасно это понимаешь. И не ты будешь выбирать, кому из близких людей умереть за убитую тобой подругу. Это страшно.