Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк

А сам приглашение проигнорирует.

— И тебя это волнует?

— Конечно, меня это волнует! — Он сорвал тонкий стебелек травы. — Я не собираюсь еще пятнадцать лет жизни потратить, чтобы сберечь капиталы чужого ребенка! Я, может, своими обзавестись планирую.

Милое признание. И Жанна улыбнулась.

— Тебе смешно?

— Смешно. Она тебя все-таки поймала…

— Неужели?

— Конечно, поймала. Ты бы, может, и разорил Аллу… или Николая… Игоря… Они взрослые, но у ребенка ты денег не отнимешь. У уже существующего конкретного ребенка.

— Отниму.

— Не все. Ты возьмешь свою долю наследства, что будет справедливо. И старуха прекрасно это понимает. Но и ее правнучка не останется нищей. А там, глядишь, она вырастет достойной прабабки.

— Тебе не говорили, дорогая, что иногда лучше промолчать?

Он злился забавно. Пыхтел. Хмурился. Но это было… не по-настоящему… и Жанна, закрыв глаза, легла на траву. Она просто лежала, наслаждаясь спокойствием и солнечным теплом. И, кажется, лежала долго, пока Кирилл не сказал:

— Пора. Там еще Леха заглянуть обещал с историей…

Леха появился с историей и воздушными пончиками, щедро посыпанными пудрой. Он устроился на кухне и пакет подвинул к себе.

Пил кофе из большой кружки.

Громко говорил.

И подначивал Кирилла, который привычно дергался, но держался. И тоже ел пончики, брал руками из пакета и пальцы облизывал.

— Вкусно, — признал он, наконец. — Я уже и забыл, до чего это может быть вкусно… спасибо.

— И тебе, — серьезно ответил Леха. — Извини, что не поверил поначалу… ну, что Стасика убили…

Кирилл кивнул.

А Жанна, сидевшая тихо, старавшаяся быть незаметной, отметила про себя, что Стасиком, надо полагать, звали того парня, который отравился Кирилловым коньяком.

Случайная жертва.

— А этот твой… родственничек — изрядная скотина. — Леха перешел от пончиков к бутербродам. Ел он без малейшего стеснения, выбирая те, где ветчины побольше, урча от удовольствия. — Но скотина трусливая. Чуть тряхнули, сразу и запел… немного бы характера, отделался бы покушением на убийство… ну там, любовница шантажировала ребенком… при хорошем адвокате и срок был бы минимальный. А он раскололся и теперь по полной пойдет.

— Из-за денег? — тихо спросила Жанна. А Леха поскреб небритую щеку и сказал:

— Вроде как да… но и нет… оно редко бывает, чтобы совсем уж просто… люди — твари такие… замудренные. Иной раз вроде все понятно, очевидно, а как копнешь, то и выплывет…

— Что выплывет?

Леха усмехнулся:

— Все выплывет. И тут деньги — это повод… предлог… а на самом деле он ненавидел женщин.

Всю свою жизнь Николай знал, что появился на свет по ошибке.

Мама хотела девочку.

Умную и красивую, как Валентина. Нет, пожалуй, более красивую и куда более отзывчивую, потому как самой Валентине нет дела ни до матери, ни до ее нужд, ни вообще до чего бы то ни было, кроме науки. А кому, спрашивается, наука нужна?

Нет, нужна конечно, но у Валентины иное предназначение.

— Брось, мама, — сказала как-то сестра, вынырнув ненадолго из книги, которую читала за завтраком. Впрочем, читала она и за обедом, и за ужином, и в остальное время. — Какое предназначение?

— Наследовать. — Мама была настроена серьезна.

— Что наследовать? — Валентина книгу закрыла, но сунула меж страниц палец, и, значит, разговору этому предстояло быть недолгим.

— Пояс. И состояние.

— Бабушка пока жива.

— Пока, — с выражением произнесла это слово мама. — И тебе ли не знать, что это — ненадолго… у нее рак…

— И протянет она год, или два, или все десять. Современная медицина порой чудеса творит.

Кажется, это было не то чудо, которого мама желала. И Николай мысленно с ней согласился. Рядом со старухой — а в мыслях он именовал бабку именно так, пусть ничего старушечьего в ее облике и не было, — он чувствовал себя ущербным.

Недостойным.

Нет, она ничего не говорила и даже была по-своему приветлива, но ее взгляд, холодный, расчленяющий. И эти губы, которые поджимались, стоило взгляду зацепиться за Николая. И манера говорить с ним снисходительно, медленно, будто с умственно отсталым.

А он не глупее Валентины!

Родился вторым в паре, будто уже тогда признав первенство за сестрой.

— Валечка, — мама отложила диетический тост, намазанный диетическим же маслом, — подумай хорошенько. Ты же не допустишь, чтобы семья осталась ни с чем?

— Семья, — усмехнулась Валентина, — не останется ни с чем. Ты так говоришь, будто мы нищие.

— Нищие и есть.

— Мама, у тебя имеется своя квартира. У меня… даже у Николаши…

И в голосе Валентины проскользнули те самые снисходительные ноты, которые заставили Николая подобраться.

— Нам оставят содержание…

— То есть тебя не волнует, что Алла получит все?

— Не волнует, — спокойно сказала Валентина.

— Алла не справится с наследством.

— Или, скорее, не станет делиться, — уточнил Николай и был удостоен раздраженного взгляда. А разве он сказал неправду? Алла удушится за копейку.

Жадная. И стервозная. Ей нравилось думать, что она стоит выше прочих, вот только правда была в том, что Аллочка сама возвела себя на пьедестал.

— Николай, помолчи, — мама была раздражена. Она всегда раздражалась, когда речь заходила о сыне, словно он был виноват в том, что появился на свет.

Вот если бы третья дочь…

Амбициозная.

И умная. Красивая. Достойная продолжательница династии, которой мама могла бы гордиться… а ведь он когда-то думал, что если постарается, то мама будет гордиться и сыном.

Учился.

Не хуже Валентины и точно лучше Аллочки.

Олимпиады… награды… Ни на одно награждение не явилась… и собрания родительские игнорировала, а ведь там Николая хвалили.

Ставили в пример.

Он и поступил-то сам, без труда, тогда как Аллочку старательно устраивали, искали знакомых, обходные, окольные пути…

— Кстати, почему бы Николаю не поучаствовать в этой гонке? — Валентина, в отличие от матушки, была снисходительна. За это Николай ее ненавидел.

— Дорогая, ты сама знаешь почему, — спокойно ответила мама, возвращаясь к тосту. — Наследницей может быть лишь женщина.

— Чушь какая. И суеверия.

— Твоя бабка никогда не сделает наследником мужчину…

— А Кирилл?

Кирилла Николай тоже ненавидел.

Появился.

Прижился. И старуха, несмотря на все ее презрение к мужскому полу, с присутствием Кирилла мирится. Более того, в открытую его хвалит… а ведь на его месте мог быть и Николай.

— Кирилл — чужак, — мама произнесла это задумчиво. — Но старуха к нему привязалась… Если бы она умела любить, я бы сказала, что она его любит… только этого недостаточно. Разве что… если ты выйдешь за него замуж…

— Мама!

— Валенька, подумай сама. Старуха оставит деньги или тебе, или Алле. Алла… слишком уж старается их получить. И старуха это видит.