Марина Крамер - Не верь, не бойся, отпусти!

Костюм я все-таки достала, аккуратно упаковала в тонкий кофр и бросила на кровать. Как только Светик окончательно съедет, я смогу вернуться сюда — совершенно очевидно, что в «Снежинке» мне делать нечего, и оставаться там даже опасно, поскольку… А, собственно, почему? Меня пока никто не трогает. Вот Аннушку бы оттуда не мешало переселить на всякий случай — уж больно часто она стала говорить лишнее. Но вряд ли она согласится, тем более что роман с Карибидисом развивается как ни в чем не бывало. Вполне вероятно, что он не придал значения словам моего дяди.

Беспокоил Мельников… Зачем он звонил Аннушке? Не поверил мне? Но что в моих словах его насторожило? Вроде как ничего такого я не сказала… Наш последний разговор я помнила до мелочей и могла поклясться, что в нем не было ни слова, к которому можно было бы придраться. И почему он за весь день не позвонил мне, хотя и обещал?

Постучав, вошел Светик.

— Мне нужно забрать кое-что из гардеробной, — сухо сказал он.

— Я уже уезжаю, чувствуй себя свободно, — отозвалась я и встала, подхватив сумку и кофр.

— Когда тебе передать ключи?

— Оставь их консьержу, но включи сигнализацию.

Мы замолчали. Вот так — разговор о ключах, и больше нечего сказать друг другу. Как мы прожили вместе столько лет?

Чтобы не затягивать паузу и не вызывать у себя неприятных воспоминаний, я вышла из квартиры и стала спускаться пешком. И только теперь поняла, что Светик никак не отреагировал на мою смену имиджа — скорее всего, просто не заметил. Как, впрочем, делал всегда.

Журналистка явилась с опозданием в десять минут, и если бы не присутствие Аннушки, я бы давно встала и покинула кафе, так как закончившийся часом раньше процесс основательно потрепал мне нервы. С детства меня учили никогда, ни при каких обстоятельствах не опаздывать на встречу, особенно если ты выступала ее инициатором. Но, видимо, не всех воспитывали одинаково. Девица, гренадерским шагом маршировавшая к нашему столику, сразу мне не понравилась. Во-первых, немытые длинные волосы, сальными прядями свисавшие на грудь и спину. Во-вторых, общее впечатление немытости и — что уж скрывать — не особенно приятный запашок. Не духи, не туалетная вода, даже не дезодорант, а именно затхлый дух, какой бывает обычно у не особо чистоплотных старушек, живущих в старательно захламленных квартирах. Одета девушка была во что-то этническое, расписное, но явно давно ставшее не по размеру. Так бывает — человек поправился, но в голове все еще не может принять себя новым и по-прежнему видит в зеркале тонкое-звонкое отражение, а потому запихивает пятидесятый размер одежды в сорок четвертый. Ничего не имею против крупных женщин и знаю немало таких, кто выглядит в своем размере куда элегантнее, чем некоторые худышки. Себя надо любить, и неважно при этом, какого ты размера, однако реально смотреть на вещи тоже не мешает, чтобы не выглядеть смешно.

Скосив глаза на Аннушку, я поняла, что она тоже в шоке от своей протеже, потому что уж очень пристально рассматривает и явно удивлена.

Журналистка уселась напротив меня, вынула из довольно потрепанной сумки «Молескин» (ну, а как же!) и пару ручек и спросила:

— Я могу заказать себе кофе?

В этом вопросе я, например, сразу усмотрела, что платить за кофе будем мы с Аннушкой. Конечно, я не обеднею от чашки, но зародившаяся неприязнь как-то усилилась.

— Да, заказывай, — отозвалась Аннушка. — Вы разговаривайте, я мешать не буду. — Она вынула свежий номер модного глянца и зашелестела страницами.

— Аня, я журнал потом заберу, — даже не вопросительно, а совершенно категорично заявила журналистка и тут вспомнила о цели своего визита: — Ах да! Вы — Варвара Жигульская, адвокат Митрохина?

— Я занимаюсь делом о якобы незаконном сносе исторического здания, так будет правильнее.

— Меня зовут Лариса Боброва, я журналист «Строительного листка».

Название мне не говорило ничего, и вообще — если бы не просьба Аннушки, я ни за что не стала бы тратить время на поездку в это кафе и на беседу с этой непонятной девицей. Но я обещала, да к тому же Аннушка по моей просьбе втерлась в доверие к Карибидису, и без нее я не узнала бы кое-какую информацию, так что долг, долг…

— Что конкретно вы можете сказать по делу Митрохина?

— А есть дело Митрохина? — Я начала злиться — ну, откуда взялась эта дилетантка?

— Ну, суд же рассматривает иск…

— Суд рассматривает иск комитета по застройке к фирме господина Митрохина, а не к нему лично. Разницу чувствуете?

Журналистка поежилась, однако не сдавалась:

— Но разве не по личной инициативе господина Митрохина было снесено исторически ценное здание?

— Разумеется. А сам он лично управлял бульдозером.

Я произнесла это совершенно серьезно и с наслаждением наблюдала, как девица старательно записывает каждое мое слово. Давать разрешение на публикацию этого «интервью» я не собиралась — уже стало вполне очевидно, что девица — недалекая дилетантка, хватающаяся за любую работу, явно даже в штате не состоит, хотя какой там штат у издания с таким названием?

— А у господина Митрохина есть права на управление тяжелой техникой?

Я видела, что Аннушка отвлеклась от чтения и наблюдает за мной, осуждающе качая головой, но не могла справиться с охватившим меня раздражением. Чего я никогда не могла простить людям, так это непрофессионализма и какой-то непробиваемой, кондовой неграмотности в элементарных вопросах. Именно поэтому я стараюсь не смотреть телевизор — чтобы не слышать поток неграмотных фраз без смысла.

— Послушайте, Лариса, а вы на самом деле журналист? — поинтересовалась я, вынимая сигариллу из коробки.

Та удивленно посмотрела на меня:

— Конечно.

— То есть и диплом, и удостоверение имеются у вас?

— Я не ношу с собой диплом. Вы ведь тоже не носите?

— Нет. Но у меня, к примеру, есть удостоверение адвоката. И коль скоро я адвокат, занимающийся делами в сфере строительства, то никогда не позволю себе даже давать консультации, а не то что представлять в суде интересы человека, допустим, по уголовному делу. Понимаете, к чему я клоню?

Лариса наморщила лоб, однако уловила в моих словах и иронию, и раздражение:

— Я понимаю. Да, я на самом деле мало смыслю в строительстве, подвернулась работа, вот я и взялась.

— А на какие темы вы пишете обычно? Может, есть то, о чем вам лично разговаривать интереснее и понятнее? Мы могли бы поговорить о чем-то более близком для вас. — Мне почему-то стало ее жалко, и я старалась найти хоть какую-то точку, с которой можно стартовать заново.