Алексей Макеев - Та еще семейка

«Ну да, конечно, — зло подумал Слепаков, — бандита подсылают ограбить, а если что, и убить, не вышло. Я его сам заломал. Жену обсуждают, чтобы я у ментуры ищейкой стал, — не идет. Ничего. Я с ней, с ее любезным и с прочими делами сам разберусь».

— Все вам не нравится, все вам не так… — продолжал опер, у которого было явно плохое настроение.

— А чего хорошего-то! — удивился Слепаков и закончил с подтекстом: — Кругом обделались, развалили, ошельмовали, развратили и кричите «ура».

— Ладно, оставим это. — Капитан Маслаченко побарабанил пальцами по краю стола, будто отыграл виртуальный ноктюрн, и поднял глаза к потолку. — Когда ваша жена должна вернуться из Барыбино?

— По-моему, завтра днем.

— Прошу вас вместе с ней явиться ко мне на официальный допрос. По повестке. Она у вас в почтовом ящике. Между прочим, в Барыбино, по слухам, кроме развратных игрищ имеет место распространение и употребление наркотиков, — очень значительно произнес Маслаченко.

— Ничего не могу по этому поводу прояснить. Наркоту вижу только по телевизору в детективных сериалах. А по жизни — не приходилось. До свидания, гражданин оперуполномоченный.

Покинув полицейское управление, Слепаков подошел к стенду, на котором были представлены довольно размытые фотографии и, видимо, компьютерные фотороботы разыскиваемых опасных преступников, террористов и убийц. После чего Слепаков исчез из нашего поля зрения; по каким причинам и где его мотало по городу, неизвестно.

В районе Строгино появился он к вечеру, когда стало уже темнеть. Сырая поземка струилась по выбитому асфальту. Зажглись фонари, бросая красноватый и лиловато-аметистовый отсвет на поверхности черных луж. Электрические ядовито-сиреневые, изумрудные, густо-красные, как томат, вспыхнули названия магазинов и кафе. Засияли золотой мишурой витрины, осветились мириады жилых ячеек в панельных шестнадцатиэтажках и хрустальные окна в скребущих черное небо пестрых элитных башнях. Потоки автомобилей, поворачивавших с Окружного кольца, слепили, ярко освещая сильными струями света фасады домов и полуоблетевшие деревья. Представлялось, будто и дома, и деревья вдоль тротуаров таинственно шевелятся, неслышно передвигаясь с места на место. А в обратную сторону льется поток машин с рубиновыми огоньками. Люди шли парами, компаниями или одиночками, намотав на руку конец собачьего поводка. И черные хвостатые тени выгуливаемых псов, и маленькие дети, что-то пищащие, ведомые за ручку родителями, и какие-то горланящие парни с неизменными бутылками пива, и стройные девушки в одинаковых кожаных пальто с капюшонами… Все это мелькало в глазах понуро бредущего Слепакова. При выезде от одного из кварталов его выхватили из полумрака фары огромного серо-стального джипа «Мицубиси». Он остановился, хмуро ворча. Но внезапно распахнулась дверца и возникла упитанная ряшка с носом картофелиной и ртом до ушей.

— Слепаков? Севка? Севводстрой? Здорово! Не узнал? Ха-ха-ха-ха-ха!.. Ой, не могу, ха-ха! Потрясающий вечерок! Во встреча, а? Ну, Слепаков!

— Да я что-то не… Хотя вроде бы как знакомы…

— Тошка Квитницкий! Ну? Спецучилище… ну? Не врубаешься? Антон! Я — Антон!

— Антон… — растерянно промямлил Слепаков, обретая наконец силы, чтобы восстановить память. — Верно, Антон Квитницкий… Привет… Как ты здесь?

— Был на минуту у сотрудника, кое-что уточнял. Да плевать! Ты как? Куда идешь? Домой? Кто там у тебя — баба, мелочь? Никого нету? Ха-ха-ха-ха-ха… Ну это ж класс! Садись рядом, не возражай! Едем сейчас же пить, жрать, говорить! Друг ситный! Вымер, исчез, а тут попался!

Слепаков, чувствуя себя совершенно очумелым, оказался на сиденье рядом с бывшим приятелем юности. Дверца захлопнулась, и огромный, мерцающий никелевыми надписями «Мицубиси» понес его над остальными автомобилями, будто дельфин над косяком крупной и мелкой сельди.

— Ах ты, мой дружище, пареный-жареный, куда ж ты провалился? — орал Антон Квитницкий, поражая Слепакова тем, что за четверть века, сильно изменившись внешне, нисколько не растерял энергии и неиссякаемо веселого нрава.

— Да, верно, дружили… В училище… И потом встречались… — вспоминал больше для себя Слепаков. — Ты располнел, Тоша, малость и волосы…

— Какое «малость»? Разжирел, как племенной хряк, но плотен — смотри… — Квитницкий, не снимая широких кистей с руля, надул бицепс. — Помнишь, как рвали штанги? Кое-что осталось, ого! Помнишь, как в спортзале выкидывали двухпудовку по тридцать раз? Живем! Ты где? Службу волокешь какую-нибудь? Или коммерсантствуешь?

— Выкинули из конторы. Пенсия по выслуге лет и консультируй… то, что никому никогда не понадобится. А вообще, вместо полевых испытаний игрушек для спецназа, делаем электрочайники, тостеры, скороварки, выжималки… Катастрофа! Жена играет на аккордеоне в полуборделе, который называется Салон аргентинских танцев. С женой — хренотень… Словом, жизнь катится под гору. И в конце меня ждет, кажется, взрывное устройство.

— Не неси лабуды, Севка, не дам кануть. Имею возможность помочь другу. Это мне зачтется как доброе, от чистого сердца деяние посреди лавины грехов. Жена чего — скурвилась? Плевать! Возьмешь другую. У тебя вроде от первого брака дите было… А тут нету? Сэ си бон, как говорят французы. Я с первой развелся из морально-этических соображений. Я ей (кандидатше наук) сказал: «Бросаю к раздербеневой бабушке всю вашу дребаную и гробаную математику и ухожу. В эту подлую, низкую, алчную, преступную, сквалыжную жизнь». Так мне и надо. Недаром говорится в Писании: «Коемуждо по делом его».

— Ты ведь тридцати двух лет стал доктором, профессором! А теперь, значит, ты не математик? А кто?

— Я в тридцать два года решил задачу, которую вся мировая математика не могла одолеть полвека. А я решил! И что же? Доктор математических наук. Статьи в европейских журналах. А когда вся эта железобетонная пирамида с красной звездой на верхушке рухнула по вине главных идеологов — что мне оставалось? Стоп! Хороший кабак, сейчас посидим.

Припарковав джип, Квитницкий вывалился из него, как из танка, посреди разноцветных «Пежо», «мерсов» и «БМВ». Еще раз, шумно пыхтя от радости, обнял Слепакова и потащил в подъезд ресторана. Над входом горело, испуская импульсивно-пунцовые и оранжевые лучи, электрическое солнце — заходящее или восходящее. И его через каждую минуту перечеркивала и гасла бриллиантовая надпись. Слепаков успел разглядеть, что на иностранном. У двери с двумя кустами сиреневых хризантем швейцар в белом фраке раскланялся и приподнял белый цилиндр.

Толстопузый Квитницкий сбросил в гардеробе черный лайковый реглан с золочеными пуговицами и предстал в блестящем темно-сером костюме, васильковом галстуке на розовой рубашке. Хмурый Слепаков сдал потертый плащ и всенародную кепку.