Алексей Макеев - Та еще семейка

— Вы играли одна?

— Нет, еще играли две девушки. Саксофонистка Таня Бештлам. Она негритянка. То есть отец у нее африканец. И ударник Шура Козырева.

— Какого рода представление происходило в этом… мм… феминистском обществе?

— В клубе «Золотая лилия». А представление эстрадное, типа варьете… Танцы и всякие мимические действия… довольно неприличные. Вроде стриптиза. Хотя мужчин в зале нет. Но девушки часто выступают совсем раздетые.

— Понятно, — сказал Сидорин, занося в записную книжку фамилии коллег Слепаковой. — И как же вы оказались в таком… ну, скажем, необычном заведении?

— Меня направила наша дежурная по подъезду Антонина Кулькова. Я не хотела, она меня… Она настояла, и мне пришлось согласиться.

— Почему дежурная по подъезду, в котором вы проживали с мужем, имеет на вас такое влияние? С чем это связано? Вы ей что-то должны? Она имеет на вас компромат?

Слепакова беспокойно задвигалась под одеялом, на щеках сквозь серую с синюшным оттенком кожу проступили розоватые пятна, сделавшие ее болезненный вид еще более жалким. Она провела языком по восковым губам и закрыла глаза. Сидорин испугался, что больная снова заплачет. Обстановка усложнится, расспросы придется прекратить.

— Не волнуйтесь, — торопливо проговорил капитан, дотрагиваясь до ее руки. — Если вам слишком тяжело вспоминать эти обстоятельства, можно вернуться к ним в другой раз.

— Я знаю, меня будут допрашивать еще много и подробно, а я…

— Это не допрос, Зинаида Гавриловна. — Сидорин изобразил подобие улыбки на своей усталой физиономии. — Ни в коем случае не нужно так думать. Мы просто беседуем, уточняем с вами некоторые, к сожалению, неприятные события. Я в роли спрашивающего, а вы отвечающей… Однако можете отвечать только на те вопросы, которые считаете для себя удобными.

— Нет, я скажу все, что знаю. — Голос Зинаиды Гавриловны стал тверже, а глаза обратились к Сидорину с чуть заметным выражением решимости. — Консьержка Антонина Кулькова давно начала враждебные действия против меня и против моего… покойного Севы… моего мужа Всеволода Васильевича, который сначала ни в чем не был виноват…

— Прошу вас говорить спокойнее. Это и в моих, и в ваших интересах. Чем точнее и откровеннее вы будете, тем больше надежды установить причины случившегося с вашим мужем.

— Севу уже не вернешь, — скорбно прошептала больная, и опытный опер Сидорин еще раз ощутил: для Слепаковой потеря мужа — это трагедия, потеря действительно дорогого и любимого человека. «Везет некоторым», — подумал капитан, имея в виду не судьбу, а отношения, бывшие между Слепаковыми.

— Да, вернуть вашего мужа невозможно. Наша задача выявить, разоблачить и наказать виновных. Наказывать будет, конечно, суд. А мы должны представить следствию факты совершенных преступлений. Я слушаю, Зинаида Гавриловна.

— Когда у нашего соседа этажом ниже, Хлупина, умерла собака…

— Вообще-то по-русски говорится «сдохла», — заметил Сидорин. — Умирает, между прочим, только человек…

— Консьержка Кулькова сумела убедить Хлупина, что его собаку отравил мой муж.

— Почему вы так считаете?

— Мне сказала одна знакомая во дворе, что Кулькова всем об этом болтала. А другим соседям говорила наоборот, будто сам Хлупин это распространяет. Ей зачем-то нужно было натравить Хлупина на Всеволода Васильевича. А мужа — на Хлупина. И вот тут она использовала меня. Я поступила неосторожно, поверив этой дрянной старухе. Она сказала: надо зайти к Хлупину и уверить его, что Всеволод Васильевич его бассета…

— Кого, простите?

— Бассет… порода такая. Длинное туловище на коротких ножках, с длинными ушами. Больше таксы раза в три.

— То есть она… Кулькова… хотела, чтобы вы убедили Хлупина…

— Всеволод Васильевич не собирался травить его собаку. Да и просто физически не мог этого сделать. Хотя собака, конечно, выла ужасно. Не было покоя.

— Давайте, Зинаида Гавриловна, от собаки перейдем к тому моменту, когда вы оказались в квартире Хлупина.

— Хорошо. — Слепакова сделала паузу и как-то приниженно и жалко взглянула на Сидорина. — Я поднялась к Хлупину вместе с Кульковой. Я объяснила. Хлупин не очень злился. И старуха предложила выпить кофе в знак добрых отношений. В знак примирения. Стоило мне выпить глоток, как у меня отнялись руки и ноги. И голос пропал.

— Так. Клофелин в малой дозе. Или… И что было дальше?

— Я не могла ни сопротивляться, ни кричать. Старуха меня раздела. И Хлупин…

— Изнасиловал вас?

— Да, он делал, что хотел. А Кулькова смеялась… вообще издевалась надо мной.

Капитан сделал быструю запись в своей сыщицкой книжке, тем более что Слепакова замолчала. Выражение глаз Зинаиды Гавриловны свидетельствовало о самом унизительном для нее месте в этих показаниях.

— Слушаю вас. — В лице опера мелькнуло, может быть невольное, мужское сомнение: польстился бы на самом деле кто-нибудь на такую… хм… малопривлекательную даму? Повторим, что Сидорин не представлял себе, насколько фантастически изменилась симпатичная, моложавая Зинаида Гавриловна.

Она мгновенно женской интуицией поняла его сомнение. Взгляд ее выразил обиду на такое несправедливое мнение. Но тотчас она сникла и продолжала совсем тускло:

— Кулькова объявила мне, что расскажет обо всем мужу. И убедит его, будто я специально для этого и пришла к Хлупину. А если я не стану жаловаться, то она будет молчать. Но тогда мне придется приходить к Хлупину в назначенные дни.

— И вы не рассказали мужу? И согласились с требованием дежурной по подъезду и этого… Хлупина?

— У Всеволода Васильевича был очень суровый характер. Он мог мне не поверить. Я так подумала. В общем, я очень испугалась. Я просила Кулькову не заставлять меня спускаться на этаж к Хлупину. Но она… она почему-то умела как-то жутко на меня влиять. Не знаю, из-за чего так происходило. Вроде бы я считала себя здоровым, независимым человеком. И вот… не знаю, как вам объяснить…

— Дальше, Зинаида Гавриловна. Вы вступили в постоянные сексуальные отношения с Хлупиным. Это очень скверно. Надо было все рассказать мужу. Он бы нашел решение. И наконец, обязательно следовало обратиться в полицию. Принудительное склонение женщины к половой связи… а тут вообще явное изнасилование с применением одурманивающих препаратов… является серьезным уголовным преступлением. А еще шантаж!

— Мне трудно объяснить, почему я оказалась такой безвольной и покорной. Кулькова каким-то образом влияла на меня. Я ее боялась, я не могла решиться на кардинальные меры.

— Значит, вы боялись и мужа, и Кулькову?

— Мужа я не боялась. Я с ужасом думала, что он узнает и расстанется со мной. Или что-нибудь… И вообще такой позор… Кулькова давила на меня психологически. После ее убеждений голова у меня становилась как в тумане. Это что-то вроде гипноза. Ведь может такое быть?