Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру

— А интерес в театре вокруг чего вертится? — выстраивала логику Оксана. — Вокруг сцены. Следовательно, заинтересованные лица, прежде всего актеры. Ну, пока.

Степа схватил адрес и помчался к Овчаренко домой.

Клавдия Овчаренко сидела у себя на кухне, уставившись на бутылку водки, которую купила в магазине на последние гроши. И не пила. Клаве было погано в буквальном и переносном смыслах, но она не пила! А выпить хотелось до одури, залить ужас, терзавший ее с тех пор, как очнулась. Не яд пугал, водка куплена в магазине, там некому травить ее. Пугала прошедшая ночь, наполненная страшными, роковыми событиями. Сначала Ушаковы, потом Галеев. И умер Лева не потому, что закодировался, а потому, что водка была ядовитая! Вот так, травят артистов!

Клава сейчас зациклилась на одном: стоит выпить, как придет убийца, проникнет сквозь стены, и тогда не спастись. В борьбе между выпить и не выпить, борьбе, исчерпывающей силы, пробыла часа три. Внутри прозрачной бутылки покоилась спасительная жидкость, превращающая убогую, безрадостную жизнь в праздник, недолгий и маленький, но праздник. Только эта жидкость, бесцветная и отдающая сивухой, потому как дешевая, способна преобразить Клаву из трусливого кролика в очаровательную и энергичную женщину. Так ей казалось. Но убийца, возможно, стоит за дверью, подкарауливает. Что, если он следил за ней от больницы?

Раздавшийся звонок вывел ее из оцепенения, но и прибавил страху. Кто пожаловал? Клава на цыпочках подобралась к двери, спросила — кто?

— Из милиции.

Не сразу, но щелкнули замки, дверь приоткрылась, в щели показался настороженный глаз Овчаренко.

— Я хочу с вами поговорить, — сказал Степа, приблизив удостоверение к черному глазу Клавы. Глаз прочел все надписи, уставился на мента, который тут же спросил: — Можно войти?

— Вызвали бы повесткой… — нашла отговорку Клава, чтобы не пустить мента.

— Если хотите, вас вызовут, но поговорить со мной в ваших интересах, — бросил Степа и повернулся, собираясь уйти, мол, лично мне плевать на тебя.

— Проходите, — пригласила Клава, так как на нее подействовали слова «в ваших интересах». Ее интерес бесспорный, она ведь могла оказаться на месте Левы. К тому же это живой человек, из органов — она запомнила его со вчерашнего вечера, — с ним не страшно.

Степа прошел, куда его повела Клава — на кухню, где было очень неопрятно. Раковина заполнена грязной посудой, на столе крошки и остатки еды, плита в черных пятнах, в углах потолка паутина, и байковый халат на Овчаренко не первой свежести. Он сел на указанный стул, дождался, когда присядет и Клава, которая сначала поставила закопченный чайник на плиту. Но вот она опустилась на табурет, закурила, вид при этом у нее был помятый-препомятый, отечный и потерянный.

— Скажите, Клавдия… отчество не запомнил, извините.

— Можно просто Клава, — сказала она.

— С вами не говорили после смерти Галеева, но это необходимо. Как произошло, что вы остались живы, а он погиб?

— Я пила из старой бутылки, там осталось на донышке. А Леве дала неначатую…

— Выходит, это вы дали ему бутылку с отравленной водкой?

Она шмыгнула носом, растерянно вперившись в Степу. До ее сознания, затуманенного похмельным синдромом и стрессом, наконец дошло, что она из собственных рук дала яд Галееву. Клава и есть отравительница! А этот молодой человек подозревает ее и в отравлении Ушаковых! От этого затряслись руки еще больше, сигарета не сразу попадала в рот.

— Я не хотела его убивать, — произнесла Клава дрожащим голосом. — Я бы никогда этого не сделала. Дала водку, потому что не знала, что там отрава, поверьте. Я заснула в курилке, когда милиция работала в театре, потом проснулась, увидела Леву… У него не было денег на такси, он остался в театре. Мы собрались выпить… А что еще делать после всего? Знаете, как на душе… не передать! Надо было расслабиться. А у меня полная бутылка и время нечем убить. Я хотела поделиться. Лева выпил и… и… умер.

Клава не выдержала напора воспоминаний, беззвучно расплакалась. Отечное лицо сморщилось в гримасу страдания, четче обозначились морщины, на которые лились слезы жалости к Леве, себе, неудавшейся жизни. Клава Овчаренко плакала, потому что вдруг поняла: кругом пустота, и она пустота, ничтожество. А еще недавно это ничтожество думало о себе в превосходной степени. Сколько ей осталось? Без яда скоро отправится за Ушаковыми и Левой. Все некогда было сходить к врачу, а когда сходила, сделала анализы, получила результат — опухоль. Сказали, доброкачественная, но на учет в онкологию поставили. Выписали стопку рецептов, а на лекарства нет денег. Да и зачем принимать лекарства, разве это поможет? Ничто и никто не поможет, в том числе и сидящий рядом круглолицый паренек с курносым носом не поможет. Только жить-то все равно хочется. Прожить столько, сколько отпущено, а не раньше времени отбросить копыта.

Слезы катились, не принося облегчения. Облегчение есть — в бутылке. Клава взяла ее, откупорила, налила в рюмку для вина, осторожно, стараясь не расплескать, поднесла ко рту.

— Где находились бутылки во время спектакля? — мягко спросил Степа, долго наблюдавший за Овчаренко. Она показалась такой несчастной, такой неухоженной, запущенной и ненужной, что невольно тронула сердце.

— В сумке. Сумка стояла в гримерке, — ответила она и выпила, затем потянулась за куском сухого хлеба на тарелке.

— Припомните, кому вы говорили, что купили водку?

— Да никому. Я вообще не покупала водку.

— Не покупали? — удивился Степа. — Откуда же взялись бутылки?

— Я до самого конца спектакля не знала, что у меня в сумке две бутылки водки, а то б не удержалась. Уже после всего… полезла в сумку за деньгами и вдруг вижу… две бутылки. Царский подарок. Я и приняла немного… потом вы пришли.

— Вам кто-то подложил две бутылки, так? Одну обыкновенную, а вторую?..

— Все правильно, — кивнула Клава, загрызая в задумчивости сухарем водку и вытирая мокрые щеки ладонью.

Овчаренко догадалась еще в больнице, что хотели отравить ее, только ее, за этим и подбросили водку в сумку. Вот уж истина: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Она вытянула счастливый билет, когда решила выпить сначала дешевую водку, а вторую, дорогую, приберечь, чтобы вкусить с наслаждением, не торопясь.

— Так, — поднялся Степа и заходил по небольшой кухне. — Гримировальные комнаты закрываются, когда вы уходите на сцену?

— Нет. У нас ничего не закрывается. Бывает, пропадают деньги, косметика. У нас все открыто, Эпоха не станет тратиться на замки и ключи.

— Эпоха? — вспомнил Степа заговор в театре. — Кто это?

— Эра Лукьяновна, у нее такая кличка, — сказала Клава, налила вторую рюмку и опрокинула ее в рот, «закусив» сигаретой. Теперь ей захотелось поговорить по душам. — А еще ее называют Кощей Бессмертный. (Степа улыбнулся.) Нет, правда! А знаете, за что и где ее так прозвали? В Белом доме, когда там работала. Она же лютая, но имеет потрясающую способность удерживаться на месте руководителя. Много раз пытались ее снять. Эра уже вещички собирала, цветочки в горшках домой относила, и вдруг!.. Туда пошла поговорила, сюда сходила поплакалась… Все ждут с нетерпением, когда она свалит, а Эра остается! И давай всех склонять направо и налево. Ее не свалить, она, как Кощей Бессмертный, вечная. Этот феномен и сыграл основную роль в театре. Кто сразу сообразил, что Эру не выпихнуть, тот встал в стойку «чего изволите» и выиграл.