Инна Бачинская - Мужчины любят грешниц

Все вдруг кончилось, как будто гигантским ластиком стерли радость и душевный уют с яркой картинки. Леша дергал меня за руку и повторял:

– Смотри, старик! Смотри! Да не туда, вот там, в углу! Видишь? Колдун! Неужели вернулся? Глазам своим не верю! Вернулся, сволочь!

До меня наконец дошло, и я посмотрел, чувствуя спазм в горле и поднимающуюся из темных глубин животную ненависть. Это был он, Колдун. Постаревший, высохший, с черными длинными патлами. Весь в черном по законам инфернального цеха.

Я смотрел на этого человека, он, почувствовав это, повернул голову, и мы скрестились взглядами. Ровным счетом ничего не промелькнуло на лице Колдуна – ни тени узнавания, ни неприятия, ни оторопи. Ничего. Он окинул меня пустым безразличным взглядом и отвел глаза. Я стал сползать с высокой табуретки, но Леша, лакающий спиртное как лошадь и никогда при этом не теряющий головы, бдительно схватил меня за рукав, воркуя:

– Ну-ну-ну… не здесь, я тебя понимаю, старик, поверь, до сих пор как вспомню… А может, и не он это. Не посмел бы он вернуться, поверь мне, я бы знал! Вот сейчас мы встанем потихонечку и домой баиньки. Хорошо посидели, пора и честь знать. Пошли!

Я молча выдернул рукав из цепких рук журналиста и едва не упал, покачнувшись. Леша тут же нежно обнял меня за талию, пробормотав ни к селу ни к городу: «Своих не сдаем», и повлек к выходу. Я оглянулся, но Колдуна не увидел – за его столиком уже сидели две девушки, как мне показалось. Возможно, это был не тот столик. Возможно, Колдун исчез, испарился, растворился в воздухе. Проделал одну из своих дьявольских штучек. Хмель из моей головы выветрился мгновенно. Голова стала тяжелой, боль нарастала в затылке, и сердце замерло. Во всяком случае, я не чувствовал больше своего сердца. И вяло удивился, почему я еще на ногах, а не лежу на тротуаре. Лежать на тротуаре было бы совсем неплохо – прохладно и спокойно. Леша Добродеев, настоящий друг, меж тем энергично подзывал такси…

…В машине удушливо пахло хвоей, и меня затошнило. От радужного «змеиного» настроения не осталось и следа, и я не понимал уже, какого черта поперся в этот дурацкий шалман. И Колдун в придачу! Дьявол, а не колдун. Если только это был все-таки он, а не первый попавшийся мужик похожей стати – мало ли таких!

Запах хвои застревал в горле, и я уже собирался сказать, что дальше пойду пешком, и убраться наконец из душного пространства, но тут затрепыхался мобильный телефон. Звонила Лена. Голос слабый, прерывистый – видимо, плакала.

– Что случилось? – спросил я, подавляя невольный вздох и невольное раздражение.

– Артем, пожалуйста, ты не мог бы приехать? Прямо сейчас! Пожалуйста, Артем, я тебя очень прошу! Он совсем сошел с ума, я боюсь за Костика. Пожалуйста!

– Хорошо, – сказал я ровно. – Сейчас приеду.

Некстати, не ко времени. Я рвался домой. Мне хотелось выпить чаю на своей спартанской кухне, среди знакомого окружения, с чувством безопасности и своего дома – своей крепости. Мне хотелось подумать и расставить все по полочкам. Колдуна. События семилетней давности. Свою роль, не доигранную до конца… скорее всего. Я чувствовал тоску, поднимающуюся из глубин души, саднящее беспокойство и неясную мысль о том, что, возможно, удастся поставить точку наконец. Доиграть. Радужного настроения как не бывало…

Я с досадой подумал, что Лена слишком уж полагается на меня, зовет по любому поводу, заставляет выступать в роли усмирителя, посредника и мирового судьи, а мне меньше всего хочется лезть в их семейную жизнь. Разбирайтесь сами, черт бы вас подрал! Казимир, конечно, не подарок, но что я могу поделать? Разводитесь! И все дела. Не вы первые, не вы последние. Я так и сказал Лене однажды. Всего однажды! И больше не посмел. Она застыла, испуганно и умоляюще глядя на меня, – вечная девочка, нежная и беспомощная, с наивным личиком, умоляющими глазами и приоткрытым кукольным ротиком, ни дня не работавшая, привыкшая беззаботно и безбедно жить за спиной Казимира, у которого везде все схвачено. Жена-кукла. Жена-украшение. Жена-декорация. Правда, нельзя не признать, что она прекрасная хозяйка и ведет дом умелой рукой…

Она вызывала во мне жалость и раздражение одновременно. Я понимал, что развод для нее станет катастрофой – прирученная домашняя птичка погибнет на воле. А может, и нет, иногда думал я с ожесточением. Захочет жить – выплывет. Научится барахтаться. Или летать.

Лена открыла дверь. Лицо заплаканное, несчастное. Прошептала быстро:

– Спасибо, Темочка, что пришел. Он уже успокоился. А Костик закрылся у себя, я так боюсь за него…

– Кто там? – Казимир уже спешил в прихожую. – Темка? – Радость промелькнула на его лице. – Молодец, что заглянул. Давай на кухню! Я еще не ужинал, не хотелось одному.

На жену он не обратил ни малейшего внимания, словно ее здесь и не было. Ему не хотелось ужинать одному – меня неприятно резанули слова брата. Одному!

– Давай! Я только зайду к Костику, поздороваюсь. Таня дома?

– Танька на свидании, – хохотнул Казимир. – Никак не привыкну, что здоровая девка уже, по свиданиям бегает!

Был он возбужден, и от него пахло спиртным. Он обнял меня, похлопал по спине, приложился щекой к щеке, чем напомнил щенка, маленького Казю, всеобщего любимца с лукавой ласковой рожицей. Брат давно уже не щенок, плешь на макушке наметилась, юношеская худоба превратилась в сутуловатость и нескладность, характер… Да, характер. Характерец…

– Только давай по-быстрому, – разрешил он. – Ему надо заниматься. Я тут его повоспитывал немного, совсем от рук отбился пацан. Давай, жду на кухне!

– Костя! – позвал я у запертой двери. – Это я, Артем. Открой!

Заскрежетал ключ, дверь распахнулась. Костя, крупный красивый парень, посторонился, пропуская меня. Я обнял племянника, ощутив знакомый теплый запах. Кто сказал, что от молодых чистых мальчиков пахнет молоком и мехом? Так примерно и пахло от Кости – молоком и мехом.

Он, кажется, плакал. Глаза были подозрительно красны. Что же тут у них произошло? Что нужно сделать, чтобы довести до слез крепкого молодого человека девятнадцати лет? Не хлюпика, не неженку, не маминого сынка? Разве только самую малость… маменькиного сынка.

– Ну, как ты тут? – задал я ритуальный дурацкий вопрос, не требующий никакого ответа, кроме как столь же ритуального.

– Ничего. Нормально. – Племянник шмыгнул носом и отвел взгляд. Стыдился слез.

Я не стал спрашивать о причине горя – не хотел смущать парня.

– Я сказал, что бросаю институт! – выпалил вдруг Костя. – Ненавижу архитектуру! Я никогда не буду архитектором! Никогда! А он… Он стал орать, топать ногами, толкнул мать. Ударил меня! – Он невольно потрогал красную щеку. – Я его ненавижу! – прошептал возбужденно. – Я бы давно ушел, но мать жалко. Я ей говорю, давай уйдем, я пойду работать, нам хватит. Меня зовут в банк на техническое обеспечение. А она говорит: а жить где?