Инна Бачинская - Мужчины любят грешниц

Я купил цветы, белые розы. Девушка спросила, для кого. Это было не праздное любопытство, а профессиональный интерес. На кладбище полагается нести белые лилии, на свадьбу – розы. «Невесте», – сказал я. Она протянула мне охапку белых холодных роз на длинных стеблях, завернутых в вощеную скользкую бумагу, и сказала: «Желаю счастья!»

…Туманная теплая дымка висела в воздухе. Время здесь остановилось. Тем, кто ушел, уже не прибавится ни дня. Копны золотого шара, мелкие сиреневые хризантемы, желтая осиновая роща чуть в стороне. Край, окраина, дальше – овраг, заросший лещиной, где сумрачно даже днем. Лиска непременно смоталась бы туда – на всякий случай, посмотреть, что там внизу.

Я поставил розы в черную мраморную вазу, полную дождевой воды. Смел желтые осиновые листья. Тишина и покой опустились мне на плечи. Ни шелеста, ни ветерка. Кресты, безлюдье, черные кусты тиса, желтое и сиреневое. Теплая морось в воздухе.

Прилетела синица, села на спинку скамейки, посмотрела на меня смешливым взглядом. Пискнула. Лиска напоминала мне синицу – любопытную, быструю, бесцеремонную. Я протянул руку – она отбежала, но не улетела.

– Лиска! – позвал я. – Где ты?

…А потом я шел домой. Пешком. Не ближний свет. Тащился, едва замечая, что вокруг. Руки в карманах, воротник плаща поднят, что не спасало от влаги – морось превратилась в мелкий настырный дождь. Я чувствовал, как холодные тонкие струйки бегут вдоль спины. Это был пригород, здесь ощутимо пахло печным дымом. Голова моя была пуста, я шел как автомат. На автопилоте. Любимое выражение Казимира. Имя брата скользнуло мимо, не задев сознания. Мне было все равно. Я больше не хотел знать правду, я устал, да и что это изменит? Может, они правы – какая разница? Пережито, забыто… Прилетает синица. Ольга сказала – убийца живет и радуется жизни. Мало ли что она сказала. Да и где она, Ольга? Умерла? Сгорела? Задохнулась? Была ли она наяву, или это лишь плод моего воспаленного воображения? Плод воспаленного воображения! Как сказал! Разве сухой, неспособный любить, бескрылый банкир может так сказать? Я представил себе большой темно-красный плод с черной косточкой, терпкий, горький и кислый… плод воспаленного воображения…

Голова, оказывается, не совсем пуста. В ней шевелятся короткие бессмысленные псевдофилософские мысли о смысле жизни, враждебности мира и непознаваемости истины, словно кто-то там чиркал спичкой – вспышка и снова темно. Вспышка – темень. И снова ничего не удалось рассмотреть…

…Я смотрел на играющих детей. Кажется, дождь прекратился. Я не помнил, как сюда попал. Металлические прутья забора. Зверюшки метались в загоне, верещали и дрались. Зоопарк. На скамеечке сидела женщина, к ней поминутно подбегали, тормошили, жаловались и ревели. Она вытирала слезы и сопли детям, терпеливо объясняла что-то, убеждала, выговаривала. Раскладывала по полочкам. Судья. Я уставился на нее, уцепившись руками за металлические прутья. Я тоже хотел подойти к ней, хотел, чтобы она выслушала меня, пожалела, вытерла нос, рассудила. Я снова хотел стать маленьким. Я устал быть большим, хотел вернуться назад. Я стоял и смотрел. Она заметила меня, подошла, взялась за металлические прутья со своей стороны. Я узнал ее. Это была Анечка. Она молча смотрела на меня, и я вдруг прижался губами к ее теплым пальцам…

…Моя прогулка под дождем не прошла даром.

– Сидячий образ жизни, отсутствие физических нагрузок, пониженная сопротивляемость, – перечислял врач, тощий очкастый молодой интерн из всезнаек. – А вы чего хотели? Тем более каждый год новые штаммы.

Я ничего не хотел. Я не понял про штаммы. Я не против умереть. Мне плохо, ноет все тело, раскалывается голова, в висках колотит молотом. И слабость – такая, что я не могу пошевелить и пальцем. Кажется, я видел Анечку, но, возможно, у меня галлюцинации.

Когда я пришел в себя настолько, чтобы понять, что происходит, увидел заплаканную маму.

– Я болел? – спросил я.

Мама кивнула. Взяла меня за руку. Ее ладонь была теплая и сухая. И снова заплакала.

– Не плачь, – сказал я. – Я живой.

– Казимир в реанимации, – прошептала мама.

– Как? – Я попытался приподняться. – Что случилось?

– Мы не знаем. Его нашла Танечка, он наглотался снотворного. Леночка говорит, что он плохо спал последнее время. И стал сильно пить. Если бы ты был с ним близок… Вы же братья, а хуже врагов, сколько можно, Темочка, вы же были детьми, такими славными мальчиками… Прости его!

– Как он? – перебил я ее.

– Без сознания. С ним Леночка и Танюша.

– Сколько я был… такой?

– Почти неделю, я все время с тобой. Несколько раз приходила эта девочка, воспитательница, которая тебя привезла, и я бежала к Казимиру. Рената приходит и твой Леша Добродеев. Он привез доктора Добрянского. Помнишь, друг папы?

– Помню. А Казимир? Когда?

– Позавчера. Лены не было дома, он пришел рано, сидел на кухне и пил коньяк, – бутылка там валялась пустая, а потом пошел, лег и… – Мама заплакала. – За что? Все было хорошо, Господи, за что? И ты… Я так боялась! Что же с нами происходит?

Я смотрел на ее худые плечи, костлявые пальцы, растрепанные седые волосы – она сразу постарела на добрый десяток. Я был ошеломлен, то, что случилось, казалось нелепым, но разве не из подобных нелепостей состоит жизнь? Я вдруг понял, что мы смертны и нужно спешить прощать. Нужно спешить, а то можно не успеть…

– Успокойся, – сказал я. – Все будет хорошо. Сейчас поедем туда.

– А ты сможешь?

Она с надеждой взглянула на меня. Она устала быть хранительницей очага, ей нужно родное плечо. У нее не осталось сил.

– Смогу.

Я попытался подняться – получилось лучше, чем в первый раз. Но колени еще дрожали. Я стал одеваться.

…Я смотрела на высокого человека по ту сторону ограды, а он смотрел на меня. Я узнала его – это был Артем Хмельницкий. Я вспомнила, как увидела его в день рождения мамы… когда мы случайно столкнулись на улице и он купил цветы. В тот вечер Миша подарил мне кольцо, и я стала невестой. Официально. Мы и раньше строили планы на будущее, подразумевая, что поженимся. Дом за городом, новая машина, дети… А в тот вечер он надел мне на палец изящное золотое колечко с бриллиантом. Тетя Слава закричала: «Горько!» – и мама заплакала. А тетя Люся сказала: «Окольцованная птичка! Теперь не вырвешься», и все засмеялись.

Мама сказала, что знакомая привезла гипюр на свадебное платье из Эмиратов. Неописуемой красоты. И она завтра же… нужно только фасон выбрать. Она побежала в спальню и вынесла глянцевую с золотом пластиковую торбу. Тут же начались «ахи» и «охи». Мама продолжала всхлипывать, но уже деловито показывала ткань. А у меня крутились в голове слова тети Люси: «окольцованная птичка». Что-то цепляло в них… даже не знаю! Я представила себе маленькую птичку с кольцом на лапке… она клюет кольцо, пытается освободиться… Дурацкая фантазия.