Уилл Фергюсон - 419

— Однажды в стародавние времена…

Репертуар его был обширен. «Сказка о растаявшей толстухе», «Сказка о том, как петух поссорил два города», «Юноша, который влюбился в Луну», «Девушка, которая вышла за призрака», «Сказка о молодой женщине и семи ревнивых женах», «Почему летучей мыши стыдно показаться на глаза при свете». Каждую сказку отец Ннамди разворачивал часами, то и дело отвлекаясь, дети клевали носами, и порой он прерывался и спрашивал:

— Эгберийо?

А они отвечали:

— Йа, — мол, мы не спим, мы по-прежнему в мире бодрствующих.

С тех пор как на окраине деревни впервые возникли ойибо, прошло несколько лет. На компенсационные выплаты за газовые факелы и смолистые протечки в окрестные колодцы каждый месяц закупали масло в Порт-Харткорте. Полно времени на лунные истории — можно не лазить по масличным пальмам.

Впрочем, сок винных пальм все равно собирали. Даже больше, чем прежде. Но из молочного этого питья теперь гнали джин — надо ведь подстегивать себя молодым парням, которым нечем заняться. На одно ведро джина — одиннадцать ведер пальмового вина, но оно того стоило о-го-го: пить пламя, что плясало в огнеопасном этом вареве, — все равно что глотать гром. Парни в пропотевших майках и мешковатых шортах сказок не слушали, держались поодаль, наблюдали, как детство их засыпает под лунные сказания, и, стекленея взором, глотали из банок — пили в оранжевых тенях газовых факелов, под шип и вздохи беглого тепла, высосанного прямо из земли.

Когда сказка заканчивалась, а малолетняя аудитория уже почивала, отец Ннамди с нажимом подводил итог:

— Эгберифа.

Конец сказки.

Лунные сказки, музыка пальмового вина.

Бульдозеры нефтедобытчиков открыли вид на окрестности. И на том спасибо. Над джунглями в далекой дали показались газовые факелы — тонкие башни с огненными плюмажами, пламя развевается, подсвечивая испод облаков. Одну башню построили прямо за деревней, и, когда менялся ветер, воздух отдавал жестью.

Дельта Нигера, эта влажная огнедышащая топь, исчерчена бесчисленными ручьями и бесконечными каналами. Но шелловцы все равно отыскали деревню Ннамди, изучили спутниковые снимки, стерли ноги, добираясь сюда.

Они поменяли саму природу ночи. Ннамди было уже лет тринадцать-четырнадцать, он плохо спал в потустороннем свечении газовых факелов, под тяжкий подземный грохот. Приглушенный пульс земли.

Нефтяники проложили в джунглях сейсмические профили — искать нефть, не буря скважин. Размечали сетку — расчищали просеки, на пересечениях просек взрывали. Методически, математически толковали взрывные волны — так прорицатель читает знаки в груде стеблей, в оттенке луны. Нефтяники умели картографировать незримое, расшифровывать сокрытое в земле.

Из-за подземных взрывов бетонные стены дома пошли трещинами — поначалу с волосок, затем все шире. Ннамди лежал на циновке под москитной сеткой и слушал, как шелловцы, глухо грохоча, гоняются за нефтяным эхом. Под циновкой вибрировало, оранжевые тени плясали на стенах, и в грезах Ннамди виделись сердца, утопающие в нефти.

Временами он словно воспарял над этим миром.

— Твоя душа, когда спускалась, заблудилась в облаках, — упрекала его мать. — Ты как родился, в звездах заплутал.

— Оставь мальчика в покое, — отвечал отец. — Таков был его уговор до рождения.

— Эгберийо! — кричали дети.

— Эгберийо? — переспрашивал отец.

В ежевечерние сказания он теперь вплетал газовые факелы и сейсмические исследования. Перевернул с ног на голову «Сказку о Молнии и Громе». Изначально Гром был старой мамой-овцой, а Молния — барашком; после гроз клочья их шерсти облачками висели на ветвях. А теперь их ссоры бушевали и в земных недрах, вспыхивали огненными языками чистой ярости и над землею взрывались.

К югу от деревни разворачивались другие сказки. Нефтедобытчики строили Дорогу в Никуда. Задранный горб полз по самым слякотным мангровым болотам, пробивал себе путь от скважин за деревней к замерным станциям на далеких болотах, где только обезьяны визжали да кольцами сворачивались змеи. Ннамди с отцом порядочно прошли по лесу вдоль этого грязевого шрама, восхищаясь исключительной его отвагой. Потом дорогу им преградили рабочие бригады с вооруженной охраной, что, держа винтовки на изготовку, пряталась за зеркальными солнечными очками. В общем, так они и не узнали, где заканчивается Никуда.

По пути назад отец показал Ннамди, как дорожное полотно преграждает путь воде.

— На этой стороне скапливается, на той сливается, видишь? Получилась дамба. Здесь затопит, там вода сойдет. Рыбе и лесу неполезно. — Так оно и вышло. По одну сторону дороги засохли винные пальмы, по другую в перегнойной воде задохнулась рыба.

Жестянки с пальмовым маслом прибывали по-прежнему — и росли.

Лагуна вскоре почти умерла. Рыболовы все равно ходили на берег — в основном по привычке, — на скользких от нефти отмелях подбирали редких прыгунов с раззявленными ртами. Рыбок-сироток, жабры ходят ходуном, все сырцом забиты.

Прорицатели дали маху; сколько ни танцевали, тряся погремушками, сколько ни закатывали глаза, созерцая видения, добыча не возвращалась. Посредники богов, хоть и старались спихнуть вину на нарушенные давние уговоры, лишились почета в деревне.

— Овумо замолчали. Почему? Неужто бросили нас? Вы вообще знаете? — Ядовитые, безответные упреки.

Как-то раз на берег лагуны выбросило акулу — уже дохлую, покрытую сырцом. Сочли знаком — но что он говорит? Что шелловцы могущественнее даже акул? Что правы старейшины, нефть — «испражнение дьявола»? Когда-то иджо побережья наводили страх на мелкие народности Дельты; когда-то их звали «болотными акулами», когда-то хищный их взгляд прочесывал бухточки. А теперь что? Задыхаются в нефти-сырце. Некоторые сочли, что явление акулы — сигнал о том, что они сбились с пути. Но касаться акульего трупа никто не пожелал. Его унес отлив, но раз в несколько дней перемазанная нефтью акула возвращалась. Гнила очень долго.

Деревенский лексикон пополнился новыми словами: «нефтепровод», «контрольная замерная станция», «манифольд». Всякий разлив нефти оставлял смолистые следы на мангровых берегах, все выше и выше, попадал в притоки, и рыболовы уходили все глубже в болота. Их каноэ — из твердой древесины, которая исчезала между тем под натиском бульдозеров, — не годились для глубокой воды. Перевернувшись, они тонули, и на берег вынесло немало человеческих трупов, тоже покрытых нефтью.

Факелы пачкали облака, и те извергали дожди, от которых зудела и горела кожа, а листья пальм покрывались волдырями. Дети кашляли кровью, что ни деревенское собрание — то коллективная истерика. Деревня делилась на кланы, кланы — на крупные ибе. [29] Племя, род ( иджо ). Родственные семьи обвинялись в барышничестве, в том, что втихую заключили пакт с шелловцами. Все нефтяники — «Шелл»: ойибо и игбо, в комбинезонах любого цвета, с любыми племенными знаками на карманах — «Шеврон», «Тексако», «Мобил», «АГИП», «БП», «Экссон». «Тоталь» из Франции, «Эни» и «Сайпем» из Италии. Даже НННК, местная Нигерийская национальная нефтяная корпорация. Все они «Шелл».