Александр Силаев - Пародии

Только один раз он встретил насилие: трое мужчин в смокингах привязали нищего бродягу к тополю и насильно кормили его красной икрой. Бродяга не хотел, он отпихивался и отнекивался изо всех нехилых бродяжьих сил. <����Хлеба хочу, черствого>, - орал он голосом недорезанного. <����У нас тут не ресторан, жри, чего дают>, - хмуро отвечал один из мужчин, ловко манипулируя ложкой. Прохожие умоляли троицу не издеваться над нищим, но ребята в смокингах посылали всех сострадательных и делали свое дело. <����Не мешайте, у нас по плану благотворительность>, - огрызался главный, беззастенчиво демонстрируя повязку со свастикой на левом, как водится, рукаве. <����У-у, фашист>, - шипела толпа.

На площади шумел митинг. Несколько десятков дорогих иномарок стояло поодаль, а над митингующими реяли лозунги: <����Капиталисты всех стран, соединяйтесь!>, <����Долой народное правительство!>, <����Эксплуатацию человека человеком - в жизнь>, <����Империалистическое отечество в опасности>, <����Дадим достойный отпор врагам мирового сионизма>.

Оратор кричал с трибуны:

- Да здравствует Великая Капиталистическая Контрреволюция! Выпьем кровь из трудового народа, утвердив в стране диктатуру денег. Отмоем свои грязные барыши. Поклонение Золотому Тельцу всесильно, потому что оно верно!

Из толпы неслись возбужденные возгласы:

- Отстоим свои дивиденды!

- Все - на биржу!

- Приватизация, о необходимости которой так долго говорили денежные мешки, совершилась!

- Отречемся от темного наследия коммунизма!

Кто-то чересчур радикальный предлагал сегодня же взять банки, контрольные пакеты и недвижимость. Не забыть металлургию и нефть, а прочую хренотень оставить тому, кто в них больше нуждается, если такой дурак, конечно, найдется. Чересчур радикального сразу же обвинили в либеральном оппортунизме, пришили детскую болезнь правизны в жидомасонстве и отправили дилером на Соловки.

Гордо реяли над митингом портреты основоположников: Форда и Рокфеллера, Гейтса и Березовского, Анатолия Чубайса и Джорджа Сороса. Нестройный хор затянул про буревестника над фондовым рынком. Затем грянули про пул нерушимый банкиров свободных. Спели про заклейменный проклятьем мир богатых и крутых. Наконец, исполнили про мерседес, который вперед летит и у которого в Майами остановка. Спели и о красных враждебных вихрях, и про юного валютчика, убитого за франчайзинг, и про то, что от тайги до британских морей русская мафия всех сильней, и о многом другом спели, не менее задушевном.

Влад прошел мимо. Он пока еще чурался политики. Он вообще был раздражен обстановкой. И грубо отказал двум пожилым джентльменам, предложившим ему распить в ближайшем подъезде на троих стаканчик мартини. Джентльмены обиделись и ушли, сердито попыхивая пятидюймовыми цигарками из Гаваны.

В почтовом ящике Влада поджидали три вещи. Первой была газета <����Советская Австралия> за 14 июня 1978 года, второй оказалась денежная бумажка, а третьей - до безумия велеречивая записка. Хулиган-рецедивист Коля сердечно благодарил своего благодетеля за своевременно оказаное последним материальное содействие и возвращал взятую в долг суммы с разумным процентом вместе с уверениями в своем искреннем уважении.

Херня какая-то, подумал Влад.

Он пытался уснуть.

Но с каждой секундой в дверь звонили настойчивее.

Нехотя он поплелся в прихожую. Нехотя подошел к двери. Нехотя произнес:

- Кто там?

Молчали.

- Ну кто там? - поддельно бодро переспросил он, с испугом наблюдая в глазок.

А было от чего! За дверью стояло нечто: трое небритых ребятишек лет восемнадцати, вида неумного, с цепями на шеях, маленькими глазками и косыми ухмылками на помятых рожах. Один жевал сигаретку, другой поигрывал железным прутом, третий хотел витиевато выматериться, но у него не получалось, язык заплетался...

- А здесь такой не живет, - на всякий случай заметил Влад, хотя его ни о чем ни спрашивали.

Но мало ли...

- А нам такой и не нужен, - сказал парень с прутом. - Мы к тебе.

- А может, не надо? - с надеждой спросил он.

- Как же надо, когда надо? - удивился витиеватый. - Мы же ради этого пришли!

Дверь хлипкая, через окно не уйдешь - вот нескладно, вот беда, неужели конец?

- А ради чего вы пришли?

- Тимуровцы мы, - шмыгнул носом витиеватый.

Влад пожалел, что дожил до своих лет.

Группировка Тимура была известна: ребятки резали всех, включая нерусских и прокуроров. Тима знали как отмороженного. Говорят, он сам рубил должников. Топором. На кровавые куски.

- Тимуровцы мы, - пустился в рассказки парень с прутом. - Людям помогаем. Пожилым особенно. Дрова там наколоть, воды принести, лампочку ввернуть, постирать, еще чего. Так вам это... постирать ничего не нужно? Я умею. А вот он, знаете, как лампочки вворачивать может? Залюбуешься! И главное, ловко так, с шутками, с прибаутками - старушкам очень нравится, они в очередь на него стоят. А вон тот дрова колет. Хрясь! И даже щепки не летят. Чем больше выпьет, тем сильнее колет. Вы его подпоите, сами увидите.

- Да нет, спасибо, не надо пока.

- А жаль, жаль, - повздыхали за дверью молодые люди.

Парень с прутом не растерялся.

- А давайте мы вам бутылки сдадим? А деньги, если не возражаете, вам же и принесем. Или в магазин отправьте. За колбаской, за хлебушком. Пенсионеры любят нас туда посылать. Вон его особенно.

Провоцируют, думал Влад. Но нет. Молодые люди потоптались полминуты и честно ушли.

Вместо них пришла соседка с нижнего этажа, невзрачная толстая тетка, немолодая и с прибабахом, к тому же чересчур честная.

- Владик, помоги, - попросила она.

- Отчего не помочь? - соврал он.

- Племянница у меня живет, - пожаловалась соседка. - Ох и проказница, ох и дрянь она у меня. Вчера наркотик курила. Четырнадцать лет всего, а мороки на все двадцать. Под Новый год друзей навела, и такое с ними делала...

- А чего такое? - поинтересовался Влад.

- Сексом, наверное, занимались, - прошептала тетка, тараща свой левый глаз. - Уж я-то знаю. Без этих самых, наверное.

- А я при чем?

- А я на базар пошла, - призналась тетка. - Ты уж посиди с моей озорницей, стихи ей почитай, музыку послушайте, книжку ей дай. Картинки порисуйте. Лишь бы не озорничала, курва. Пусть лучше с тобой чем угодно занимается, чем с этими негодяями.

Девчушка казалась сметливой и не по летам женственной, и не по зимам накрашенной. Большеглазой. Длинноногой. Не девчушка уже. Зашла, покачиваясь. Прошлась, покачиваясь. Села и продолжала качаться в кресле. А чего бы ей, маленькой, почитать? Не <����пентхауз> ведь?

Можно, конечно, сказки травить. Про царевну-лягушку, про Ивана-царевича, про мальчика-с-пальчика, про мать-и-мачеху, про иван-да-марью, про чуду-юду, и еще что-нибудь русское, желательно - народное. Только скучно ведь.