Рэй Дуглас Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе

Мы с Крамли сели рядом с девушкой. Крамли взял ее левую руку, я — правую.

— Сукины дети, — всхлипнула она. — Сукины дети.

— Дело кончено, — сказал Крамли. — Вам можно идти домой. Охранять больше нечего. Внутри пусто.

— Там она . Тело унесли, но она все еще там. Подожду, пока она меня отпустит.

Мы оба поверх ее плеча бросили взгляд на дверь-ширму и некую невидимую, но объемистую тень.

— Откуда вы узнаете, что она позволяет уйти?

Цыганка вытерла глаза.

— Узнаю.

— А ты куда собрался? — спросил Крамли.

Я направился на ту сторону улицы и постучал в дверь дома напротив.

Тишина. Я постучал снова.

Взглянул в боковое оконце. Посреди комнаты, куда мебель обычно не ставят, просматривались очертания мебели, слишком много ламп, свернутые ковры.

Я лягнул дверь, выругался, вышел на середину улицы и собирался покричать у каждой двери, но тут цыганка тихонько тронула меня за рукав.

— Теперь я могу идти, — сказала она.

— Калифия?

— Позволила.

— Куда? — Крамли кивнул в сторону своего автомобиля.

Девушке трудно было оторвать взгляд от дома Калифии, для нее это был центр всей Калифорнии.

— У меня есть друзья, они живут на Ред-Рустер-Плаза. Не могли бы вы…

— Могу, — отозвался Крамли.

Цыганка оглянулась на таявший в воздухе царский дворец.

— Завтра я вернусь, — крикнула она.

— Она знает, что вернетесь, — кивнул я.

Мы миновали Каллахана и Ортегу. Но в этот раз Крамли их проигнорировал.

Мы молча продолжали путь к площади, названной в честь петуха определенной окраски.

Высадили цыганку.

— Боже, — сказал я на обратном пути, — похожее было много лет назад, когда умер один знакомый и иммигранты из Куэрнаваки хлынули туда и разграбили коллекцию старых патефонов тысяча девятисотого года, пластинки Карузо, мексиканские маски. Оставили его дом пустым, как египетская гробница.

— Вот каково быть бедным, — отозвался Крамли.

— Я вырос в бедности. Но никогда не крал.

— Может, у тебя не было удобного случая.

Мы в последний раз миновали дом Царицы Калифии.

— Она там, все верно. Цыганка была права.

— Она была права. Но ты все равно псих.

— Все это… — начал я. — Это слишком. Слишком. Констанция вручает мне две телефонные книги с не теми номерами и пускается в бега. Мы чуть не тонем в милях и милях старых газет. А теперь мертвая царица. Поневоле задашь вопрос: а все ли в порядке с отцом Раттиганом?

Крамли резко свернул к обочине, где стояла телефонная будка.

— Держи десятицентовик!

В будке я набрал номер собора.

— Мистер… — Я покраснел. — Отец Раттиган… у него все нормально?

— Нормально? Он принимает исповедь!

— Хорошо, — сдуру ляпнул я, — если все ладно с тем, кто исповедуется в грехах.

— Все ладно никогда и ни с кем не бывает!

В трубке щелкнуло. Я потащился обратно к автомобилю. Крамли ел меня глазами.

— Ну как?

— Он жив. Куда мы теперь?

— Кто знает. Отсюда наша поездка становится отходом. Как отход в католический приют. Знаешь, какая там обстановка? Долгие молчаливые уик-энды. Рты захлопнуты раз и навсегда. Идет?

Мы порулили к зданию муниципального совета Вениса. Крамли вышел, хлопнув дверцей.

Полчаса его не было. Вернувшись, он просунул голову в окошко у водительского места и проговорил:

— Ну вот, послушай, я взял сейчас неделю отпуска по болезни. Господи Иисусе, а что же это, как не болезнь. У нас есть неделя, чтобы разыскать Констанцию, защитить служителя Святой Вибианы, воскресить из мертвых Лазаря и предупредить твою жену, пусть держит меня, чтобы я тебя не задушил. Кивни, если согласен.

Я кивнул.

— В ближайшие двадцать четыре часа открываешь рот только с моего позволения! Ну, где эти окаянные телефонные книги?

Я протянул ему Книги мертвых.

Крамли, сидя за рулем, хмуро на них воззрился.

— Прежде чем заткнуться, можешь сказать последнее слово.

— Ты по-прежнему мой кореш! — выпалил я.

— Увы, — признал он и нажал на газ.

Мы вернулись к Раттиган и остановились на береговой линии. Едва наступил вечер, дом по-прежнему был ярко освещен; он напоминал полную луну и восходящее солнце архитектуры. Гершвин продолжал выколачивать пыль то из Манхэттена, то из Парижа.

— Бьюсь об заклад, его в фортепьяно и похоронили, — бросил Крамли.

Мы извлекли одну Книгу мертвых — личных телефонных знакомцев Раттиган, в основном покойных и похороненных, и вновь по ней прошлись. От страницы к странице в нас нарастало ощущение собственной бренности.

На тридцатой мы добрались до Р.

Вот оно: недействительный телефон Кларенса Раттигана и красный христианский крест над фамилией.

— Черт. Проверим-ка снова Калифию.

Мы стали листать обратно и нашли ее, жирно подчеркнутую красным и с крестом.

— И это значит?..

— Тот, кто подсунул книжку Констанции, сперва пометил фамилии красными чернилами и крестом, а потом расправился с двумя первыми жертвами. Может. Винтики у меня совсем застряли на месте.

— Ага, понадеялся, что Констанция еще до убийства обнаружит красные кресты, запаникует, что и произошло, и неумышленно прикончит жертвы своими воплями. Господи Иисусе! Проверим другие отметки и крестики. Проверим Святую Вибиану.

Крамли перевернул страницу и проговорил едва слышно:

— Красный крестик.

— Но отец Раттиган еще жив! О черт!

Я поплюхал по песку к бассейну, где у Раттиган был телефон. Набрал номер Святой Вибианы.

— Кто? — спросил резкий голос.

— Отец Раттиган? Слава богу!

— За что?

— Это приятель Констанции. Полудурок.

— Черт побери! — воскликнул священник.

— Не принимайте сегодня больше исповедей!

— Это приказ?

— Отче, вы живы! То есть, я хотел сказать, если мы можем что-нибудь сделать, защитить вас или…

— Нет, нет! — послышалось в трубке. — Отправляйтесь в ту, другую, языческую церковь! Где «Джек и бобовый стебель»!

В телефоне запикало.

Мы с Крамли обменялись взглядами.

— Посмотри Граумана, — предложил я.

Крамли посмотрел.

— Китайский, ага. И фамилия Грауман. И красный кружок с крестиком. Но он уже не один год как умер!

— Да, но там хранится Констанция или запечатлена в бетоне. Я тебе покажу. Последняя возможность посмотреть «Джек и бобовый стебель».

— Если подгадаем ко времени, — сказал Крамли, — фильм уже закончится.

Оказалось, подгадывать ко времени нет необходимости.

Когда Крамли высадил меня перед фасадом другой церкви, киношного собора, большого, шумного, беспокойного, романтического, обмоченного слезами… На красной китайской двери красовалось объявление «ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ», туда и обратно сновали рабочие. На внешнем дворе несколько человек переступали ногами, соизмеряя их с отпечатками.