Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика

– Что это с ним? – спросил Владик.

– Не знаю, что-то у них с Ольгицей не ладится. Он уезжает в Англию и не берет ее с собой, а она подозревает, что у него любовница. Вот он и переживает. Только ты никому! – спохватилась я. – Как вы встретили Новый год?

– Нормально. Дома. Вдвоем. Тут у тебя был Федор Алексеев, он нам понравился, да, Веня? Это твой парень?

– Когда он здесь был?

– Позавчера. А потом пришел еще один, а Федор ушел. Этого зовут Виталий Щанский, он художник. Он знает ужас сколько анекдотов, правда, не все приличные. Вернее, совсем мало. Между прочим, Федор думал, что это оригинал, – Владик махнул рукой в сторону «Зимнего пейзажа». – Виталик так смеялся!

– Я тоже думала, – сказала я. – Я вижу, вы тут времени даром не теряли, не квартира, а проходной двор. Чай будешь?

– Давай! Я принес блины с творогом.

– А где Филипп? – спросил Веня. – Опять спрятался? Что у тебя за кот, не понимаю! Все время прячется, какой-то дикий!

Федору Алексееву долго не открывали. Он слышал, как за дверью кто-то возился, его долго рассматривали в глазок, и ничего не происходило. Федор улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. Наконец оттуда спросили:

– Чего надо? – Голос был старческий, бесполый.

– Поговорить о вашем соседе…

– Из милиции? – Заскрежетали запоры, и дверь открылась на длину цепочки. – Покажи документ!

Федор помахал красным пропуском в бассейн.

– Входи! Медленно! – Звякнула цепочка, дверь приоткрылась шире.

Федор не удержался, поднял руки и осторожно протиснулся внутрь.

Позже, когда они сидели в кухне, старик сказал:

– Ты не обижайся, тут у нас после убийства совсем житья не стало. Люди боятся, шарахаются, дверь никому не открывают. Меня не было, я месяц был в санатории для ветеранов Великой Отечественной, узнал, когда приехал. Мы ведь вместе собирались, да Петя приболел, сердце схватило, вроде микроинсульт. Вот тебе и судьба!

Он сокрушенно покивал. Был это старик, напоминавший сухой стручок, такой же белесый и ломкий, со слабыми мосластыми руками, с плоскими каменными ногтями. Он смотрел на Федора бесцветными сизыми глазами, и тот не был уверен, что старик его видит.

– Как вас зовут? – спросил Федор.

– Степан Андреевич. А тебя?

– Федор Алексеев.

– Ну что, нашли его?

– Ищем, Степан Андреевич. Вот, пришел с вами поговорить. Родственники у него есть?

– Никого нет. Жена умерла лет двадцать уже, детей не было. Мы с Петей все время вдвоем… Я тоже один. Но у меня двое сыновей, а у Пети никого. У него на заводе прозвище Кулибин было. Мы вместе работали на инструментальном, чуть не сорок лет. У Пети чутье было на механику, повертит в руках, покрутит – и готово! Что наше, что заграничное. И часы, и бритву, и телефон. – Он вздохнул. – И кому нужно было его…

– Что он был за человек, Степан Андреевич?

– Петя был хороший человек. Мы всю войну прошли, мальчишками попали на фронт. Петя дошел до Берлина, я – до Варшавы, ранили меня там. А потом на заводе познакомились, даже квартиры нам дали рядом. Мы вроде братьев были. Я как узнал, что Петю убили, поверишь, говорить не мог три дня. Меня спрашивают, а я не понимаю, в голове вата…

Потом хотел сам пойти в милицию, а выйти не могу, ноги слабые и давление. Я и слег. Ко мне из опеки приходят и продукты приносят, и убирают.

– Степан Андреевич, возможно, вы знаете… Какие-нибудь ценные вещи у него были? Антиквариат?

– Ценные? Да что у него ценного могло быть? Телевизор хороший, правда, плазменный, пальто новое справил… а больше и не знаю. Так, чтобы убить, ничего не было. Ничего! – Он пожевал губами. Его руки в старческих пигментных пятнах, лежавшие на столе, напоминали ящериц. – Слушай, а пошли посмотрим! – Он вдруг встрепенулся. – У меня ключ есть. Держу, не выбрасывать же. Я все у него знаю. Хотел сам, да побоялся, мало ли чего! А вдвоем запросто.

– Там опечатано, – сказал Федор.

– Так ты ж из милиции! Какие дела? Ордера нету? А мы потихоньку. Ну? Я Петину хату как никто знаю, что где лежит. Мы с ним частенько сидели у него в кухне, разговаривали. Как водится, под водочку. Войну вспоминали, завод… кого уже нет. Петя говорил, что мы зажились, пора. А я отвечал – какие наши годы! Еще подначивал, что подыщу ему невесту в санатории. А тут вишь, как получилось. Может, ошиблись дверью? Я уже прикидывал по-всякому, под нами живет бизнесмен, может, к нему шли? Да промахнулись? Голова пухнет! Вся Петина жизнь как на ладони, вся на моих глазах. Мы рыбалкой увлекались… раньше, пока у него машина была. А потом трудно стало, да и здоровье уже не то. Он людям до самого конца часы починял по старой памяти, даже большие, помню, привозили, метра под два, старинные. У него всяких деталек, винтиков-шпунтиков немерено. Очень он это дело любил. Поверишь, говорю «любил» – и мороз по коже! Не верю! А иногда думаю, что он меня там поджидает, дружок мой единственный… Уходит наше поколение, уже и нет почти никого. И говорю ему: «Потерпи, Петя, недолго уже!»

Ключ заскрежетал в замочной скважине, старик налег плечом на дверь, она неохотно подалась, и Федор подумал, что вещи без человека теряют гибкость, закостеневают, ржавеют…

Они вошли. Квартира встретила их запахом тлена и пустоты. Старик щелкнул кнопкой, с потолка брызнул неяркий свет. Они постояли немного молча. Степан Андреевич перекрестился и сказал:

– Здравствуй, Петя! Как же ты меня не дождался, друг ты мой дорогой? Вот он я, пришел, а тебя… Вишь, как получилось… Кто ж это тебя не пожалел? Хоть бы намек какой… за что?

Ходики на стене уже не тикали – кончился завод. Они висели в три ряда вдоль всей стены. С кошачьими мордами, деревенскими избами, фигурками людей, медведей, петухов, кукушек, с грузами в виде цилиндров, ядер, гирь и колес. Стол-верстак был усыпан осколками и покореженными деталями – винтиками, пружинками, стеклом.

– Да что ж этот изверг наделал! – закричал старик, бросаясь к столу. – Все цацки Петины переколошматил! У него ж этих часов штук десять тут лежало, и чужие, для починки брал, и свои были. Он что, из психушки сбежал?

– Степан Андреевич, посмотрите, все ли на месте… в других помещениях.

Они заглянули в кухню – на столе стояла чашка с остатками чая. Степан Андреевич взял чашку, понес к мойке, открутил кран. Федор хотел было остановить его, но передумал. Он стоял, опираясь плечом на дверной косяк и смотрел, как Степан Андреевич неторопливо вымыл чашку, вытер и поставил в буфет…

…В спальне было темно из-за задернутых штор. Федор включил свет. Старик огляделся. Открыл шкаф, показал Федору новое пальто хозяина.

Кладовка, прихожая, застекленный балкон… Нигде никаких следов беспорядка или обыска. Ничего больше не разбито, ничего не пропало.