Алексей Макеев - Портрет смерти. Холст, кровь

– Я не сижу.

– А что дальше?

А дальше начиналось самое интересное.

– Вожмись там во что-нибудь, – шепнул я. – Да держи меня крепче…

Перебраться через окно было не сложно. Я закрепился на карнизе, подтянулся, угодил в объятия Варвары. Она бросилась меня жадно целовать, оставляя слюни на лице. Совсем сдурела баба…

– Подожди, Варвара, я польщен, что ты не забываешь меня… – я оторвал ее от себя.

Мы застыли, сплетясь в замысловатом клубке. Новость о том, что на крыше никого нет, поскольку забраться туда невозможно, разъярила полицейских. Они забегали по дому. Захлопали окна первого этажа. Кто-то умудрился распахнуть окно на мансарде, треснула рама, посыпалось битое стекло. Свет фонарей шнырял по саду. Полиция хозяйничала уже у соседей. Бормотала женщина, отвечая на вопросы, истерично выкрикивал мужчина.

– О, Господи, – взмолилась Варвара. – Пусть они решат, что мы уже сбежали.

Полиция могла принять любое решение, даже самое странное. Но то, что они не уйдут из дома, где произошло двойное убийство, было ясно и доступно.

– Ой, – спохватилась Варвара. – Я, кажется, сумочку свою внизу забыла…

Я поморщился.

– Возвращаться не будем, плохая примета. Что у тебя там было?

Она подумала и сообщила безрадостную весть:

– Всё…

Здорово живем. Всё – это деньги, документы, косметичка с набором бессмысленных предметов и телефон. А в Европе, как ни странно, люди умеют пользоваться сотовыми телефонами, им не сложно забраться в телефонную книгу, найти строку «Андрей Раев». И тупо позвонить. И мой мобильник на крыше зальется соловьем…

Я охнул, зашарив по карманам, вырубил его к чертовой матери. Перевел дух.

– Умница, – уныло заметила Варвара. – А я бы в жизнь не догадалась.

Я выпутался из ее объятий, распластался по черепицам и пополз, предполагая по умолчанию, что она поползет за мной. Мы одолели наклонный участок крыши, выпали на ровную поверхность. Лежали, молитвенно смотрели в небо. Поползли дальше. Миновали с задней стороны еще одно «слуховое оконце» (туалет соседей?), подобрались к краю нависшего над крыльцом карниза.

Я свесился вниз. Водосточная труба на углу не отвечала требованиям скалолазания, но, в принципе, под весом тела могла не развалиться. Мы зависли над крыльцом соседей. Розоватые фонарики освещали устланную плитками дорожку. Лампа висела над крыльцом, разбрызгивая свет на фасад соседской половины. В дальнем углу сада блуждали фонари: полицейские не теряли надежды выкопать беглецов из какой-нибудь клумбы. Двое в форме допрашивали соседей. Женщина в халате обняла себя за плечи, потрясенно качала головой, односложно отвечала. Старший группы что-то прокаркал. Блуждающие по саду принялись сбредаться. Последовал короткий инструктаж, трое или четверо отправились за угол (обшаривать окрестности), прочие вернулись на половину семьи Габано. Соседи ретировались в дом.

– Пора… – убитым голосом сообщила Варвара.

Труба приступила к распаду, едва я на нее взгромоздился! Она тряслась, стонала, ходила ходуном. Нижняя половина этой хреновины отвалилась, когда я спрыгнул на землю. Поэтому половину пути Варваре пришлось пролететь. Мы рухнули, она оказалась сверху, на шум распахнулась дверь, объявился и обомлел замороченный жилец.

– Хенде хох, – негромко сказал я, выстреливая в него пальцем. Мужчина испуганно попятился, поднял руки. Отпрыгнул, захлопнув дверь.

– Вставай, – пихнул я Варвару.

Мы выбежали за калитку, чуть не врезались в полицейскую машину с погашенными фарами. Присели, преодолели проезжую часть гусиным шагом, закопались в кустарнике.

Невнятные тени сновали в ночном воздухе. Временами ветер доносил обрывки фраз. Двигаться на восток не имело смысла. Оставалось в обратную сторону – в тупик, где в скалах обрывалась городская черта…

В скалах было холодно, неуютно, и вскоре я понял, глядя на дрожащую Варвару, что все, что мы делали, было неправильно…

В два часа ночи мы вошли в полицейское управление. Дежурный чин отвесил челюсть, начал вырастать из-за стойки. Двое присутствующих при этом не поверили глазам, переглянулись, заморгали, наводя резкость. Идущий в дежурку офицер встал, как вкопанный, судорожно захлопал себя по карманам, отыскивая то ли телефон, то ли гранату.

Я миролюбиво сомкнул запястья, на которых захлопнулись браслеты.

– Внимание, господа, – объявил я на языке королевы Виктории. Варвара, для тех, кто не знал такого языка, переводила на испанский. – Прежде чем нас разведут по камерам и начнут предъявлять обвинения, убедительно прошу нас выслушать. Хотя бы ради сержанта Габано, который был отличным парнем и погиб непонятно за что. Надеюсь, в этом управлении не все – проданные и купленные?

Полицейские недовольно загудели. Из кабинета по коридору выглянул еще кто-то, широко зевнул, всмотрелся. Пошевелил пальцами у бедра, словно собрался выхватить болтающийся в кобуре «кольт». Выступил из мрака усатый майор Сандалья, нахмурился, схватился за телефон. Я быстро заговорил…

И все же мне не дали довести до конца блестящую речь. Двое холуев по раздраженному окрику Сандальи схватили меня под руки, поволокли в подвал, где в тесной, неуютной камере, похожей на спичечный коробок, я быстро нашел успокоение…

И все же я верил в торжество справедливости. Во всяком случае, в то, что полицейские дружат с головой и даже в Испании сталкиваются с таким понятием, как «подстава». Я лежал на жестком тюфяке и думал. Наверху в это время проходило экстренное совещание. Меня не беспокоили. Примерно через час загремели запоры, появился полицейский, увешанный ключами, поманил меня.

– Хай, амиго, – пробормотал я. – Аста ла виста, барракуда, – на этом мои знания испанского завершались, я сполз с тюфяка и побрел из камеры. Конвойный руки не распускал, вел себя согласно этикету.

Меня допрашивали в чистой комнатке, похожей на операционную. Посреди стола стоял диктофон, в углу висела камера. Наличие угрюмого мужика, представившегося капитаном Сервантесом, было совершенно излишним. Он просто слушал и время от времени что-то записывал в блокнот. Когда я закончил, он его захлопнул, надавил кнопку звонка, и появился конвойный.

– Отведите.

– То есть я могу спать дальше? – уточнил я.

Он посмотрел на меня исподлобья, отделался молчанием. Меня отвели в камеру, водрузили на место и заперли на все замки.

В половине четвертого ночи это развлечение повторилось. Очередного неспящего звали майор Помала, он мнил из себя интеллигента, носил очки и очень часто начало и окончание фраз сопровождал словами-паразитами «спасибо» и «пожалуйста». Он внимательно меня выслушал, затем в течение долгих минут постукивал по столу цанговым карандашом.