Инна Бачинская - Две половинки райского яблока

…Я, босая, в одной тонкой ночной сорочке, стояла на пороге, подставив лицо лунному свету, рассматривая смеющееся лицо луны, пока не продрогла…

Продолжая лежать в постели, Флеминг погрузился в глубокие раздумья о смысле собственного существования и не заметил, как задремал. Разбудил его телефонный звонок. Господин Романо твердым голосом предложил своему секретарю явиться к нему через пятнадцать минут. То есть ровно в одиннадцать.

– В одиннадцать ровно, Флеминг, я вас жду, – повторил господин Романо и отключился.

«Флеминг», – отметил про себя Флеминг. – «Флеминг», а не «Грэдди», как обычно. Похоже, тучи сгущаются».

Господин Романо, тщательно выбритый, с голубоватыми мешочками под глазами – свидетельствами ночных излишеств – сидел за письменным столом. Сдержанно поздоровавшись с секретарем, он указал ему на кресло рядом. Другое кресло помещалось в центре комнаты, и ему, как сообразил Флеминг, предназначалась роль электрического стула.

– Пригласите, пожалуйста, Клермона, – металлическим голосом приказал господин Романо.

Флеминг повиновался. Клермон выразил было недовольство, заныл в телефонную трубку, что не одет, небрит, и вообще, в такую рань… но Флеминг сказал, что господин Романо настоятельно просит прибыть.

Через пятнадцать минут Клермон притащился. Физиономия у него была изрядно помята – видимо, маркиз также предавался ночным излишествам, – и недовольна более обычного.

Он плюхнулся в кресло посередине комнаты, вытянул вперед длинные ноги. Молча, демонстративно. Сразу же принялся изучать ногти на руках, ни разу не взглянув на своих мучителей.

– Клермон, кому вы говорили о наших планах? Кто еще знал о намерении искать тайник в доме Якушкиных? – сразу же взял быка за рога господин Романо. Голос его был страшен.

Клермон, побледнев на глазах, изумленно уставился на хозяина. Рот у него приоткрылся, но он не издал ни звука. Он разевал рот, задыхаясь, как рыба, лицо его «потекло» вниз и мгновенно постарело, стало бабьим и жалким.

– Вы… вы… – заикаясь, начал он наконец. – Как вы смеете? Как вы смеете обвинять меня в… таких вещах? Я человек чести! Я… я… титулованная особа! Вы не имеете права!

– Вы предатель, Клермон! – загремел господин Романо. – Я пригрел вас на собственной груди, когда вы, гадкий, испорченный, избалованный вертопрах и бездельник, приползли ко мне на коленях, умоляя спасти вас! И вы отплатили мне, Клермон, сторицей! Человек чести? Да вы и понятия не имеете о том, что такое честь! Вы предатель! Иуда! Отвечайте немедленно, кто такой Призрак?

– Вы сошли с ума… – лепетал Клермон. – Аррьета права! Какой призрак? – Голос его стал пронзительным и сорвался на визг. – Вы заговариваетесь! Вы ведете свои нечестивые дела, врете всем, что вы родственник Якушкиных! Это вы, Джузеппе, забыли о чести! Вы ненормальный!

– Вон! – рявкнул господин Романо, ударяя ладонью по столу.

Клермон поднялся с кресла, отшвырнув его от себя. Жидкие длинные волосы его стояли дыбом, искрясь и потрескивая. Плешь побагровела, что выглядело странно при мертвенной бледности лица. Вид у него был отталкивающим. Он бросился к двери и исчез, громко захлопнув ее за собой.

– Животное! – произнес господин Романо с отвращением. Он взглянул на Флеминга: – Похоже, мы остались без летописца, Грэдди?

Флеминг только вздохнул. Сцена судилища произвела на него гнетущее впечатление. С юридической точки зрения она ни к чему не привела и была лишь эмоциональной разрядкой. Преступник не сознался, и кто такой Галерейный Призрак, они как не знали, так и не знают. Лучше бы он сам побеседовал с Клермоном по всем правилам искусства ведения допроса. Господин Романо понял.

– Черт с ним, Грэдди, с этим Призраком, – он махнул рукой. – Что-то я притомился. Видимо, настало время собирать камни и приниматься за мемуары. А что еще остается такому старику, как я? – Он помолчал немного, потом сказал с тоской: – Но если бы ты знал, Грэдди, как не хочется стареть! Неужели ничего больше нет впереди, а, Грэдди?

– Татьяна, я была у Жоры! – сказала я в телефонную трубку.

– Не может быть! – закричала Татьяна. – Что случилось?

– Шеба пообещала вернуть его, ну и… вернула.

Долгое молчание воцарилось на той стороне. Татьяна молчала, осторожно дыша в трубку. Видимо, решила, что я сошла с ума.

– Натка, ты… это, – наконец пробормотала она. – Хочешь, я приеду? Прямо сейчас? Ты не голодная? Может, захватить чего?

– Не нужно. Я все равно хочу умереть.

– Подожди, я сейчас приеду! – Татьяна испугалась не на шутку, и мне стало стыдно.

– Я пошутила, – сказала я, но она не поверила. Театр был у нее в крови.

– Никому не открывай! – прокричала Татьяна напоследок. – Я сейчас! Лечу!

Не успела я положить трубку, как телефон зазвонил снова. «Жора?» – обожгла мысль. Но это был не Жора. Это был Ханс-Ульрих Хабермайер. Он звонил, чтобы поблагодарить меня за доктора… как его? Доктор Сорока? Ну да, доктор Сорока! Замечательный доктор, который вылечил мальчика. Элса передает привет и благодарность. Мельком поинтересовался, что я делаю завтра вечером. И если свободна, то не окажу ли ему честь поужинать с ним в «Английском клубе». Я ответила, что свободна и окажу честь, смутно представляя себе, что там вполне может оказаться Жора, и… так этому гаду и надо!

Хабермайер радостно расшаркался. Тут мне пришло в голову, что в качестве подопытного кролика я не состоялась и, по идее, больше не нужна ему. А что же тогда? Зачем я ему? Чего он хочет теперь? Я задумалась, сидя с трубкой в руке. Получалось, что интерес его на сей раз исключительно человеческий, а не профессиональный. Может, он… Я вспомнила взгляд Хабермайера… Вспомнила, как сказала Татьяне, что, ни минуты не раздумывая, отправилась бы с ним на край света… Вспомнила, как вдохновенно врала Жоре о нашем с Хансом-Ульрихом романе и уверяла, что тот классный любовник… Меня обдало жаром. Я словно увидела перед собой крупные, очень белые зубы Хабермайера, его чуть неровную улыбку… серебряные искры в глазах… Вспомнила, как он сказал: « Как печально, когда умирает зонт !» Кто еще способен так сказать? Вспомнила его теплую руку… Боже, какая дура! И слепому видно, что происходит!

Тут примчалась взмыленная Татьяна с сумками еды. Ее несколько удивило мое возбужденное состояние – она, видимо, ожидала увидеть меня на смертном одре с пузырьком яда в остывающей руке.

– Рассказывай! – потребовала она, расставляя снедь на кухонном столе.

Я достала купленную позавчера бутылку белого вина. В течение следующего получаса я отчитывалась о визите к Жоре.

– Я же предупреждала! – переживала Татьяна. – Я же говорила тебе… И цыганка говорила! Надо было держаться. Не поддаваться на его подлые подходы, довести до точки кипения и… вернуться в замок на белом коне!