Инна Бачинская - Две половинки райского яблока

Любил ли ты меня, Джузеппе Романо? – вопрошала Аррьета горько, прижимая правую руку к сердцу. – Не знаю! Я ни разу не спросила тебя об этом. А ты ни разу не сказал! Ни разу! Ты был богом, я смотрела на тебя снизу вверх, с восторгом ловя каждое твое слово, каждый твой взгляд и каждый жест!

Я даже не спрашиваю, Джузеппе Романо, почему ты не женился на мне. Почему не позволил родить тебе сына. Не спрашиваю, потому что мне это уже не интересно!

Ты пользовался моим телой, Джузеппе Романо, ты сжег мою душу, но сейчас я говорю: «Хватит!» Я, Аррьета, бросаю тебя, Джузеппе Романо, и мне все равно, что с тобой станет дальше!

Бог все видит, Джузеппе! За твои нечестивые поступки он лишил тебя ног. За все мои слезы, страдания, ревность, бессонные ночи! Теперь ты лишаешься не только меня, ты лишаешься верного друга, Клермона, которого ты в своем ослеплении выгнал на улицу как последнюю собаку.

Я, Аррьета, ухожу сама, с гордо поднятой головой, вместе с Клермоном, которому я, в отличие от тебя, нужна. Твои дружки-авантюристы, люди без роду и племени, победили, пусть теперь радуются. Я покидаю поле боя!

– Аррьета, успокойся, – сказал примирительно господин Романо. – Не нужно театра…

– Театра?! – вскричала Аррьета горько. – Для тебя это театр? Для тебя вся жизнь театр. Ну, так знай: в твоем театре я свою роль сыграла до конца! Занавес опустился, я покидаю душную клетку твоего театра и вдыхаю воздух свободы. И не пытайся вернуть меня, Джузеппе Романо – Аррьета не вернется! Ты потерял Аррьету навсегда.

Это я, я, а не Клермон, знакома с Призраком, это я рассказала ему о вашей идиотской затее искать тайник в разрушенном доме, и я рада, что игрушку вырвали у тебя из рук, а также из рук этого беззубого лиса Флеминга и деревенского придурка Гайко. Галерейный Призрак оказался вам не по зубам. Может быть, это заставит тебя вспомнить о возрасте и приличиях, а также удержит от авантюр в будущем.

Я в последний раз спрашиваю тебя, Джузеппе Романо, ты со мной или с этими авантюристами? – Она стояла перед ним, уперев руки в бока, с раздувающимися ноздрями, сверкающими негодованием прекрасными глазами, очень красивая и очень сердитая. – Если со мной – мы возвращаемся домой, если нет… помни…

– Аррьета, – прервал женщину господин Романо, – не нужно напоминать мне снова, что я стар, болен, искалечен… Я люблю тебя, Аррьета, так, как я могу любить… в моем возрасте. Сколько лет мы вместе? Тридцать? Сорок? Пятьдесят? (Аррьета негодующе фыркнула.) Я благодарен тебе, Аррьета, за твои слова и снова чувствую себя… молодым, как и тридцать лет назад. Даже слова те же, – не удержался он. – Ты – часть меня, Аррьета, и никого ближе у меня нет…

– Дьявол! – вскричала Аррьета, пятясь в ужасе от господина Романо. – Дьявол-искуситель! Ты всегда умел говорить, Джузеппе Романо! Почему, ну почему я не бросила тебя раньше? Ты умрешь на большой дороге, Джузеппе Романо, обещаю тебе, и твои подлые дружки оставят тебя лежать в пыли под палящими лучами солнца!

– Если судьба уготовила мне смерть в пути, в воздухе, в океане или в джунглях, я буду ей очень признателен, Аррьета, можешь мне поверить, – с достоинством ответил господин Романо. – Пока у меня есть хоть проблеск сознания, – он постучал себя пальцем по лбу, – желания и способность хоть как-то передвигаться, я никогда… Слышишь, Аррьета, я никогда не буду есть твои дурацкие протертые супы без соли и морковку, сидеть на веранде и притворяться тебе в угоду, что пишу идиотские, никому не нужные мемуары!

И можешь мне поверить, Аррьета, я найду этот город в джунглях! Клянусь королевской коброй!

Перед Клермоном я извинюсь. Тебя, Аррьета, я прощаю – каждый борется как может. Ты меня не удивила, в своей жизни я насмотрелся всякого. И предательств в том числе. Меня удивило другое: неужели, Аррьета, ты до сих пор не поняла, что меня невозможно принудить плясать под чужую дудку? Да призови ты на помощь хоть десять призраков…

– Прощай, Джузеппе Романо! – Аррьета резко повернулась и пошла к двери. Спина ее выражала гнев и презрение.

– Постой, – окликнул ее господин Романо. – Кто такой Призрак?

Аррьета расхохоталась издевательски и вышла, громко хлопнув дверью.

Господин Романо остался один. Он чувствовал, как наливается тяжестью затылок. Растер его ладонью и потянулся к тумбочке за лекарством…

Аррьета и раньше устраивала бунты на корабле, но до казни капитана никогда не доходило. Сейчас же его тело болталось на рее, свидетельствуя о серьезности намерений бунтовщиков…

Аррьета знакома с Призраком? Вот это бомба! Откуда? И ни слова, ни полслова никому! Неужели она думала, что, потерпев неудачу с наследством Якушкиных, он, как покорный мул, даст отвести себя в стойло и займется мемуарами? Призвала на помощь Призрака? По сути, предала своего дорогого Джузеппе? И это называется любовью? Нет, это называется иначе. Это называется попранием человеческих прав, насилием над личностью и предательством. Вот как это называется!

«Мало же ты меня знаешь, моя любовь Аррьета! – думал господин Романо. – И тридцать лет в одной упряжке ничему тебя не научили!»

Господина Романо также задел за живое союз Аррьеты и Клермона. Если она так уж боится одиночества, нашла бы себе нормального мужика, а не эту… этого избалованного, вечно недовольного, ворчливого… взрослого младенца. С его нетрадиционной ориентацией. Надолго ли хватит горячей Аррьеты в роли заботливой тетушки? Мягкость Клермона обманчива. Маркиз из форс-мажорного квартета – один человек, а маркиз на вольных хлебах – совсем другой. И вряд ли он будет подчиняться Аррьете так, как подчиняется сейчас.

«Хотя… если она будет его кормить, – подумал господин Романо, – а так, скорее всего, и будет – работать Клермон в принципе не способен, то… Может, все к лучшему, – заключил, вздыхая, господин Романо. – Время покажет… А тем временем… Тем временем жизнь продолжается!»

Он сунул руку под пижаму, нащупывая подарок Галерейного Призрака – старинную жемчужину в золотом колпачке, осторожно взял ее двумя пальцами, тихонько сжал…

И еще одна мысль, как совсем юный росток, пробивалась где-то внутри, рождая восторг и предчувствие новых интересных событий, – свобода! Свобода, черт подери!

У него мелькнула было мысль позвать Флеминга и Гайко и устроить мальчишник, но, взглянув на часы, он отказался от этой мысли. Часы показывали два ночи.

Хабермайер рассказывал о своих поездках. О странах и зрителях. Латиноамериканцы верят, как дети, смеются и радуются фокусам. Хлопают, кричат, вскакивают с мест. Американцы свистят и топают ногами. Они не верят, но тоже радуются и смеются. Русские не верят, относятся с иронией, ищут подвох, не радуются и не смеются. Те, которые верят, просят помочь и зарядить воду.