Алексей Макеев - Чистосердечное убийство

— Он работал раньше на нефтеперерабатывающем заводе, километрах в десяти от Лыкова. НПЗ «Крекинг».

— Стоп. Ты почему мне так подробно про эти ботинки рассказываешь? — Гуров внимательно посмотрел на молодого офицера.

— Пытаюсь понять, Лев Иванович. Я, извините, без вашего разрешения к тому овощехранилищу наведался. Скажите, откуда на мусорке возле него обувь, испачканная в солярке и нефти? НПЗ черт знает где, а в самом овощехранилище рабочих ботинок нет и в помине, потому что там используются сплошь резиновые сапоги. Я это выяснил очень просто — сказал, что бомжа задержали с ворованными ботинками. Мол, мы решили, что он украл у них. Кладовщица мне рассказала, что они и в самом деле иногда бомжей приглашают перебирать овощи, а расплачиваются натурой. То есть овощами, которые начали портиться, но если их обрезать, то можно есть. Да и немного хороших дают. Я вот думаю, а если в этих подземных овощехранилищах хранят ворованное дизельное топливо, а?

— Это нам что-то конкретно дает в нашем деле об убийстве Бурмистрова?

— Если только Бурмистров узнал о топливе. Хотя… — Седов замялся. — Действительно, как-то не очень серьезно думать, что из нескольких тонн ворованной солярки станут кого-то убивать. Всегда можно отделаться условным сроком, вообще дело спустить на тормозах. Да, не тот уровень. Забудем!

— Не забудем, Леша, — поправил его Гуров. — А отложим в голове на дальнюю полочку, чтобы по мере надобности нам этот факт попался под руку.

Ершова официально арестовали и перевели в следственный изолятор. Гуров знал, что это обязательно случится, если Ершова кто-то усиленно топит. Да и нельзя человека, подозреваемого в убийстве, оставлять на свободе. Не положено.

Гуров ехал в СИЗО, потому что через оперативников изолятора Ершов попросил его о встрече. Миша Спирин уверенно лавировал в потоке машин и молчал. Он уже несколько дней возил полковника из Москвы и привык, что говорить надо только тогда, когда тебя спрашивают. Гуров не любил пустой болтовни. А еще он постоянно и напряженно думал. Миша сначала обижался на полковника, даже подумывал было написать рапорт, сослаться на здоровье и попросить другую работу. Потом он послушал разговоры капитана Седова и Гурова и проникся уважением к обоим. А еще его служба превратилась в чтение детектива. Он знал, чем занимаются офицеры, и все гадал, каким же будет финал их расследования.

Но еще большее уважение Гуров заслужил в глазах Миши Спирина тем, что отстоял его перед Рогозиным как честного полицейского. Был момент, когда подполковник проявил сомнение и заявил, что при водителе не следует вести секретных разговоров. А вот Гуров поверил.

Он подошел к Михаилу, потрогал его за плечо и сказал:

— А может, напрасно мы так? Вдруг мы зря не верим, что есть еще люди, которые пришли работать в полицию по убеждению? Допустим, мы просто разучились смотреть людям в лица и видеть в них честность, порядочность?

Эх, как Михаил тогда был благодарен московскому полковнику за эти слова, за добрый взгляд и товарищеское подмигивание. Миша теперь готов был расшибиться в лепешку ради Гурова и все искал подходящий момент. Например, подойдут к нему в темноте двое полковников из местных и прикажут следить за Львом Ивановичем и передавать все, о чем он говорит. А Миша по секрету все Гурову расскажет. Они разработают план по разоблачению полковников. Наступит момент, когда Миша защелкнет на запястьях оборотней в погонах наручники.

Гуров стоял у окна в камере для допросов следственного изолятора и смотрел на небо. Оно сегодня было пасмурное, серое, и поэтому решетка не так бросалась в глаза. Вот когда она видна на фоне голубого неба, тогда невольно чувствуешь всю противоестественность этого здания, вообще системы. Человек должен жить вольно, любить это небо, мир и других людей. Ведь это так просто! Тогда не нужны будут следственные изоляторы, колонии. Но вся жизнь Гурова была одним большим напоминанием о том, что мир полон негодяями, ворами, убийцами. Сознавать это всегда неприятно. Привыкнуть к такому нельзя. Ершов сегодня вряд ли скажет что-то хорошее. День не тот!

— Разрешите ввести подследственного? — раздался голос за спиной.

— Введите, — отозвался Гуров, не оборачиваясь.

Сзади раздалось шарканье, потом дверь с глухим железным стуком закрылась.

— Здравствуйте, Лев Иванович, — заговорил Ершов торопливо. — Спасибо, что пришли. Я, честно говоря, думал, что вы уже уехали. Или вам на это дело наплевать.

— Послушайте! — Гуров поморщился. — Если вы обо мне такого мнения, то зачем вам эта встреча? Нравится сидеть? Признавайтесь во всем, подписывайте протокол, проходите все необходимые следственные мероприятия. Потом айда в суд и на зону. Все просто!

Гуров повернулся, посмотрел в глаза Ершову, который стоял перед ним, и понял, что не все просто. Лицо у майора совсем осунулось, черные круги вокруг глаз говорили о многих бессонных ночах и о тяжких раздумьях.

— Простите, — тихо сказал Ершов. — Я говорю не то, что хотел. Поймите меня правильно.

— Постараюсь, — сухо ответил Гуров. — Садитесь. Излагайте свое дело.

Лев Иванович сел на край стола и стал покачивать носком ботинка. Ершов сидел, сцепив в замок руки, и покусывал губы.

— Вы умный человек, Лев Иванович, — наконец заговорил он. — Вы не создаете впечатление субъекта, который подчиняется собственным эмоциям. Вы, может, не поверите, но в этих стенах есть люди, которые вас знают и уважают.

— По сценарию я сейчас, наверное, должен достать носовой платок, промокнуть скупую мужскую слезу и громко высморкаться. Так? — осведомился Гуров.

— Нет. — Ершов помотал головой. — Вы должны меня спокойно выслушать, рассудить по уму и сделать правильные выводы о том, почему я молчу.

— Ладно, день сегодня хмурый, — проворчал Гуров. — В такую погоду я особенно не люблю людей, которые не борются с обстоятельствами. Слушаю вас.

— Вы, Лев Иванович, должны действовать с оглядкой, потому что можете нечаянно или по неосторожности задеть такие силы, которые вас сомнут. Все очень серьезно.

— Давайте без предисловий, — оборвал его Гуров. — Я не курсистка, а полковник, который всю жизнь проработал в уголовном розыске. Запомните это! Я слушаю, говорите все, что хотели.

Ершов почувствовал силу в голосе этого полковника и стал говорить:

— Я по-прежнему нахожусь под прессингом, Лев Иванович, и страшно рискую, встречаясь с вами. Речь идет о жизни моей дочери. Но иного выхода просто нет. Я выбираю золотую середину, потому что тоже кое-что смыслю в этих делах, как и вы, всю жизнь работаю в полиции. Поэтому моя позиция и мое поведение тщательно продуманы и взвешены. Самое страшное, если они догадаются, откуда пошла информация. Помните об этом. Присмотритесь к Коновалову, этому юристу из районной администрации. Он очень много знает, является важным звеном в какой-то преступной цепочке. Я не знаю, в какой именно. Помните, что ему прекрасно известно, как и почему убили Бурмистрова. Да и то, что я к этому не причастен.