Юлия Алейникова - Божья кара

Вика смотрела на приятельницу во все глаза, с трудом узнавая привычную Женю и пытаясь понять, как такое возможно. Она хорошо помнила, как робкая, интеллигентная Женька топталась на ступеньках крыльца, боясь стащить у Васильевой ампулу, как потом артистично разыграла «потоп в своей квартире», и вот сейчас очередное перевоплощение.

– Просто оборотень. Даже жутковато, – пробормотала себе под нос Вика, невольно передернув плечами.

– Ты что себе, тварь неблагодарная, позволяешь? Люди за тебя бабки платят, к профессору по блату пристроили, а ты им что устроила? Да еще за мой счет? А? – Женя уже загнала Нину в угол, и та, прижавшись к стене, стояла вытянувшись по струнке, испуганно хлопая круглыми очумелыми глазами. – Ты что, хочешь, чтобы тебя на бабки выставили? Или думаешь, с такими, как ты, лохушками связалась? Если ты мне передачу сорвешь, я тебя в асфальт закатаю, а мужик твой будет до конца жизни бабки выплачивать, чтобы с твоими долгами рассчитаться! – несла Женя несусветную чушь, которая сама лезла ей на ум из каких-то виденных давным-давно бандитских сериалов. Но судя по выражению вмиг побледневшего Нининого лица, эта ахинея срабатывала.

Боевой запал покинул работницу торговли, а по лицу взамен нездоровой красноты разлилась не менее болезненная бледность.

– Да я что? Я же ничего такого… Я просто так сказала. Я вообще не то в виду имела, – забормотала, диковато озираясь по сторонам, Нина, то ли ища поддержки, то ли пути к бегству.

– Слушай сюда, лахудра! – глядя ей в глаза, тихим, но страшным шепотом проговорила Женя. – Ты сейчас тихо перед всеми извинишься, поблагодаришь, соберешь свои манатки и потопаешь домой. Ни к какой Васильевой больше ни ногой. Если позвонит, скажешь, свекровь заболела и ты сейчас у нее живешь, за ней ухаживаешь. Ни про нас, ни про сегодняшнее обследование ни гугу. Когда будет надо, мы тебя вызовем, напишешь заявление в прокуратуру вместе с остальными и выступишь на передаче с подробным рассказом о том, как Васильева тебя кинула. Будешь вести себя хорошо, еще и бабок срубишь. Не послушаешь меня, будет, как обещала. Все усекла? – склонив голову набок, словно ввинтилась взглядом в бедную, совсем сникшую Ниночку Женя. – Нам ее адрес проживания, регистрация и место работы известны? – бросила она через плечо Вике.

– Да, – коротко кивнула Вика, проникнувшаяся развернувшимся в кабинете действом.

– Свободна, – небрежно бросила Нине Женька, словно снимая ее с прицела.

– Спасибо. Извините, пожалуйста. – Бочком, по стеночке пробиралась к выходу из кабинета Нина, собирая по пути свои вещички и не забывая кланяться. – До свидания, – пискнула она напоследок и выскользнула из коридора.

– Жень, а ты палку не перегнула? – робко, неуверенно спросила Вика, не зная, чего ожидать от сорвавшейся с цепи Женьки.

– Да нет. Все нормально. Ты сейчас догони ее, успокой немного, чтобы в бега не подалась. По принципу плохой полицейский, хороший полицейский. А я тебя здесь подожду, – устало присаживаясь на стул, распорядилась Женька.

– Виктория Игоревна, одну минуточку! – ожила вдруг безмолвствовавшая до сих пор в недвижимости медсестра, пытавшаяся до появления Жени утихомирить Нину.

Медсестра тенью выскользнула из кабинета вслед за Викой, а когда дверь за ней захлопнулась, Женя услышала торопливый испуганный шепот:

– Виктория Игоревна, а это кто такая? Что это за гестаповка? Ее что, бандиты какие-то послали?

– Да нет, Тонь. Расслабься. Журналистка она. Просто мы разыграли Смолову, чтобы та скандалить перестала, – с усмешкой пояснила Вика.

– Во дает! – искренне восхитилась Тоня. – А я от страха чуть не описалась! Такой жути нагнала.

– Ну что, проводила? – спросила Женя появившуюся на пороге кабинета Викторию.

– Слушай, Женька, я давно хочу у тебя спросить, а что ты в журналистике делаешь? Тебе в театральный надо было идти, – не ответив на вопрос, проговорила Вика.

– Пошла. Не взяли, – развела руками повеселевшая отчего-то Женька. – Целых три раза.

– Ну и дураки. Всяких бездарей набирают, а такой талант не разглядели, – то ли с искренним, то ли с напускным сожалением проговорила Вика, присаживаясь у стола напротив Женьки. – Ну, что дальше делать будем? С Ниной этой. Сейчас мы волну сняли, а вдруг она снова взбрыкнет? – уже отбросив всякую игривость, спросила Вика.

– Что Нина, я тебе сейчас такую историю расскажу, ахнешь. – И Женя поведала о своем визите к Полине. – А завтра я еще с одной дамочкой встречаюсь. Натальей Вингаватовой, администраторшей.

Вымотанная беготней по городу до дрожи в коленках, Женя сидела сейчас дома, на родном диване, с Корнишоном на коленях и невидящими глазами смотрела на экран телевизора. По телику кто-то пел и веселился, а бедная Евгения Викторовна Потапова сидела под одеялом, поджав ноги, облокотившись на подушки, и размышляла, а не многовато ли она на себя взвалила?

Заканчивалась вторая неделя расследования, а дел меньше не становилось. Ей по-прежнему не хватало свидетелей по делу, согласных выступить в эфире, и свидетелей вообще. Еще больше ей не хватало доказательств, к тому же она плохо понимала, что может быть доказательством, а что нет. И надо ей что-то доказывать, или достаточно простого рассказа о Васильевском беспределе, а доказательства пусть соответствующие органы ищут. А раз ничего не понятно, значит, пора позвонить Ольге и договориться с ней о встрече, и надо бы сделать это прямо сейчас, потому как завтра будет суббота, а суббота – это наиболее подходящий день недели для встречи с крайне занятым сотрудником прокуратуры.

А еще Женьке надо срочно подружиться с капитаном Суровцевым, причем так крепко и душевно, чтобы он согласился принять участие в ее передаче. Как этого можно добиться, Женька не представляла. Разве что жизнь ему спасти, прикрыв от бандитской пули? И отчаявшаяся Женька стала прикидывать, как часто криминальные элементы покушаются на капитана и сколько дней ей придется за ним следить, чтобы совершить подвиг. Выходило так, что недолго, потому что стоило капитану выйти из своего отделения, как целая банда в черной униформе и полумасках накинулась на бедного Петра Леонидовича, и некому было больше прикрыть его от вражеских пуль, кроме нее, Женьки. И она раскинула свои руки как крылья, и крылья эти были огромными черными и пуленепробиваемыми. И Женька чувствовала, как пули эти влетают в ее крылья, хотя это были вовсе уже и не крылья, а плащ, огромный и развевающийся, и рикошетят назад в бандитов, а она лишь слегка вздрагивает, когда очередной кусочек свинца испытывает ее на прочность. И такая безграничная, неудержимая отвага наполнила ее сердце, такой небывалый восторг испытывала она в эти мгновения, что расправила она каждую клеточку своего тела, наполнила ее кислородом и уже готова была взлететь, когда услышала чей-то пронзительный писк, а потом ощутила резкую боль у себя в боку, словно вражеский клинок рассек ее броню и добрался до тела. Все, достали, в отчаянии подумала Женька. Прощайте, Петр Леонидович, это конец! И на этой пронзительной, полной трагизма ноте глаза ее распахнулись во всю ширь, а потом резко захлопнулись от яркого света люстры, по-прежнему горевшей в комнате. Под боком у нее пронзительно пищал и ворочался придавленный Корнишон.