Анна Шахова - Ванильный запах смерти

– Все о твоих вкусах знает эта Горгона с перстнем. Сок томатный, груши, сладкие сырки. Ни одной ошибки! Ни апельсинов, ни йогуртов. – Клара схватила с полки свой личный кефир, купленный утром в московском «Перекрестке», и с силой захлопнула дверцу холодильника.

– Клару-усь, – проблеял, повернувшись на бок, Кудышкин и протянул устрашающие ручищи к жене. – Я жутко виноват. Это все как-то сложилось помимо меня. На Федотова могла вывести только Аба… словом, только она. Это могло стать бомбой эфира! Я очень надеялся…

– Надежды оправдались! Бомба взорвалась. – Клара скрутила крышку-голову пластиковой бутылке и припала к ней губами.

Эдик смиренно смотрел на жену, ставшую трогательно-беспомощной без косметики, с простым славянским лицом: белесые бровки, бледные конопушки по щекам, серые глаза с неизбывной тоской.

Клара, опрокинув в себя пол-литра кефира, тщательно утерлась ладонью, сначала внутренней, потом тыльной стороной, и, сполоснув руку, поставила бутылку в холодильник.

– Кларусь, ну побудь со мной, ну приляг вот тут. – Эдик похлопал по простыне, сдвигаясь к стене. – С утра, бедняжка моя, крутишься, вся изнервничалась.

Ветковская поджала губки:

– Ага, врач сейчас явится, а мы дрыхнем. Голубки. – И она удовлетворенно хмыкнула.

Похоже, буря миновала, ссору-беду можно было считать исчерпанной.

– Да кому я нужен! Оклемался, и ладно. И следователи, и врачи задолбались со мной уже. До завтра можно считать опеку законченной, уверен!

– Попить ведь небось хочешь томатного? – примиренчески и даже с заботой в голосе сказала Клара.

– Ну давай! Люблю я помидоры – хлебом не корми. – Кудышкин уселся на кровати, поджимая мускулистые ноги. Бледность стала исчезать с его лица, в глазах опять мелькал привычный нагловатый огонек-вызов.

Клара дала мужу сок и, скинув стильный костюмчик на железную спинку кровати, облачилась в бриджи и майку, предусмотрительно захваченные из дома. Потом она ловким движением освободилась от заколок и растрепала русые волосы.

Выпив с наслаждением пакет сока, Кудышкин непререкаемым жестом повалил жену на кровать и, прижав ее к своему громадному телу, засопел уютно в ухо.

Сложившись калачиком, женщина приникла к мужниной груди, мерно вздрагивающей от ударов подновленного капельницами сердца.

Эдик вдруг громко икнул и раздраженно просипел:

– А «эта» даже сока нормального купить не могла. Какое-то горькое барахло с блевотным привкусом.

– Не будь законченной скотиной, – прошептала Клара и тут же начала мелко вздрагивать, проваливаясь в тревожный сон.

Геннадий Борисович Рожкин с оперативниками только к четырем дня закончили ничего не давший для следствия осмотр отеля, и Даша распорядилась подавать обед.

– Вы разделите с нами трапезу? – спросила хозяйка у Рожкина, вызвав тем его страшное негодование.

– Не разделим! – рыкнул он, и полицейская бригада укатила, с раздражением вдыхая дым от мангала, который разжег у черного хода повар Самохин.

Феликс Николаевич, надо отдать ему должное, трудился в эти дни с особым усердием. Он будто разделял вместе с хозяевами вину за происшедшее и отменными блюдами пытался скрасить тягостную обстановку, в которую погрузился после трагических событий пансионат. Проработавший бо́льшую часть жизни поваром в одном из известнейших московских ресторанов, Самохин решил, выйдя на пенсию, поселиться на даче: благо дочь-бизнесменша помогла оборудовать папе домик под зимнее проживание, и Феликс Николаевич наслаждался жизнью, выращивая любимую спаржевую фасоль, собирая грибы и разгадывая кроссворды.

В прошлом году Самохин, наслушавшись соседских сплетен о новых владельцах «буржуйской избы», решил прогуляться к гостинице, чтобы своими глазами посмотреть на доходный дом. И первый, кого он там встретил, оказался хозяином. Это был покойный Марк Иванович, который в этот момент усаживался в свой шикарный «Мерседес». Ухмыльнувшись в пшеничные усы, Феликс Николаевич скромно прошествовал мимо, насвистывая песенку про «Феличиту», которая прочно ассоциировалась у него с собственным именем. Самохин отчетливо вспомнил, как лет двадцать пять назад готовил в своем ресторане киевские котлеты для лощеного кудрявого замдиректора столичной гостиницы. Ныне Марк Иванович мог бы «похвастаться» скукоженным лицом и круглой лысиной на затылке. Но блеск глаз, стремительность, голос – этого у бывшего замдиректора отнять было невозможно.

– Феликс Николаевич! Вы нарочно игнорируете добрых знакомых или подслеповаты стали?! – зычно окликнул повара коммерсант, который сразу узнал Самохина.

Говорун назвал встречу судьбоносной и тут же выгнал расхлябанного повара-горца Ираклия, пригласив на работу опытного, проверенного временем мастера. Феликс Николаевич и усом повести не успел.

– Какая пенсия? Ты что, Николаич, соевых сосисок из сельпо обожрался? Будешь жить и работать с почетом, есть на тарелках «Ламирье» и пить «Шато Мутон-Ротшильд», – выпалил Говорун и, хлопнув водителя по плечу, стартовал в Москву, оставив на проселке растерянного Самохина, составляющего в уме возможное меню нынешнего «импровизированного ужина», памятуя о подрощенных гулькинских цесарках, которыми аккурат сегодня утром хвастался Лева.

Так и сложился костяк работников отеля «Под ивой». Ида примкнула чуть позже: Феликс Николаевич вырвал племянницу из нищеты глухой деревни, от бабки «Салтычихи». И тут тоже Самохин попал «в десятку» – привыкшая к каторжному деревенскому труду, Ида пахала за троих и ела преимущественно «сникерсы», предпочитая их любым гостиничным фуа-гра и бланманже.

Обед проходил в молчании. Аппетитом могли похвастаться только Лева и Вася. Лика заставляла себя глотать суп, Адель Вениаминовна лишь притронулась к расстегаю, Даша пила минеральную воду. Стулья Бултыхова и Абашевой пустовали. Зуля так и не явилась из больницы – в отеле решили, что она дежурит около возлюбленного, а Степан Никитич после укола обезболивающего наконец заснул. Ему Даша отнесла деревенской простокваши и чашку малины, которые он с благодарностью принял, но съесть так и не смог.

После мясной солянки и расстегаев с потрошками Феликс Николаевич внес на террасу стейки осетра, только что снятые с гриля. За поваром вперевалку следовала Ида с блюдом картошки «по-деревенски», украшенным зеленью и черри.

– Дашенька, вы уж не обижайтесь, милая, – промурлыкала Пролетарская, склонив к Орлик тщательно уложенную голову, – но мне это представляется «пиром во время чумы».

– А вам что же, Адель Вениаминовна, отдельно овсянку подавать? – раздраженно спросил Василий и стал с хрустом поглощать листья салата.