Анна Шахова - Прыжок в ледяное отчаяние

Выведя картинку на огромный экран телевизора, Стрижов вышел из квартиры. За хлебом. Вернулся он с пересохшим горлом и ломотой за грудиной к… торжествующей жене. Она надела свой любимый шелковый халат, превращавшей ее в этакую шамаханскую царицу.

— Твои методы отвратительней моей лжи! — выпалила Виктория, хищно скалясь и болтая совершенной ногой.

— Я позвонила Олегу — он приедет после лекций. Нужно дорубить этот проклятый узел!

Она сидела на диване, отныне — «их» диване, и не только не собиралась оправдываться, просить прощения или хоть как-то пытаться смягчить ситуацию, но демонстративно шла на обострение.

— Вика, опомнись! Ты — жалка и безумна. Он не стоит… помпона на твоей тапке! — Сверчков, стоя перед женой, пальцем ткнул в направлении ее подрагивающей ступни.

Виктория резко вскочила, сошвырнув с ног тапки — одна, сделав дугу, завалилась за кресло — и, приблизившись к мужу, четко и яростно произнесла:

— Зато я люблю его! И буду счастливой. Я буду, наконец, жить той жизнью, которую никогда не могла себе позволить. Это будет спокойно и радостно! А тебе… останется все! Наслаждайся! — она повернулась к мужу спиной. Прямой и непокорной.

— Ты ненормальная идиотка! Ты безмозглая похотливая сука! Не будет ни покоя, ни любви, да ни черта у тебя не будет!! — заверещал, беспомощно сжимая кулачки, Сверчков. — Лиза будет мстить тебе! И являться каждую ночь в кошмарах. На прахе дочери сношаться будешь с этим… ничтожеством, мышью?!

Виктория, с остекленевшим белым лицом повернулась к мужу и хлестко, с размаху ударила его по мокрой от слез щеке:

— Не произноси ее имени! Не смей говорить о ней. Жалкий, ничтожный человечишка!

Она бросилась в кабинет и заперлась.

Сверчков подлетел к двери, держась за горящую щеку, выпалил со всей решимостью, на какую был способен:

— Даю тебе на размышления два часа! Слышишь ты, одержимая?!

Виктория не ответила.

Анатолий Сергеевич, умывшись, выпив валокордину и пшыкнув под язык нитроглицерин, поплелся на кухню делать суп. По инерции, безотчетно. Он крутил мясо, пассировал лук, кипятил воду, младенчески кривя лицо и сглатывая слезы.

Виктория металась по квартире — то принималась говорить с кем-то по телефону, то бухала дверьми, то кидалсь от окна и дверному глазку — она ждала «спасителя» — рыцаря, который примчится на белом коне, сиречь «Фольксвагене», и увезет ее в сияющую голубую даль. Рыцарь с вызволением пленницы не спешил. В очередной раз метнувшись к двери, она вдруг распахнула ее и громко крикнула:

— Василь Николаич, а что это вы партизаните у двери Дударевых?

В ответ раздалось неотчетливое лепетание консьержа.

— А вы что же это — в перчатках цветы поливали?

— Бу-бу-бу…

— А-а, экзема… Ну-ну.

Виктория захлопнула дверь и стремительно вошла в кухню:

— Вот никогда мне этот дежурный не нравился! Представляешь, в медицинских перчатках ковырялся в замке Дударевых. Экзема у него, видите ли. Может, милицию вызвать?

Сверчков отмахнулся:

— Да не лезь не в свои дела. Своих бед мало, что ли?

Потом сказал примиренчески:

— Викусь, суп готов. Давай уже поедим. А что ты босая?

— А пятки горят! Так бежать отсюда хочется. Ты что же думаешь — фрикадельки в зубы — и пиши жизнь заново? Не-ет, мой милый. Сейчас приедет Олег, и мы все решим — спокойно и окончательно.

Сверчков бросил поварешку в раковину и придвинулся к жене. Он будто утратил способность к согласованности движений. Брови жили отдельно от губ, щеки двигались по-своему, руки, нос, подбородок — конвульсивно, не в такт, отплясывали.

— Хорошо… Я встречу эту мокрицу. Я… поговорю с вами. С обоими.

На этом Анатолий Сергеевич воспоминания прервал. Поднялся со стула и выключил духовку. Кулебяка получилась — загляденье. Впрочем, Сверчков приготовил для грядущего представления еще один сюрприз. При мысли о нем вдовец начинал утробно подхихикивать и подмаргивать кому-то невидимому.

К шестнадцати часам все собрались в гостиной. На диване расположились трое — Загорайло, сгорающий от нетерпения, и негромко переговаривающиеся Шатова с Анной Михайловой, которая категорически не могла оставить мужа одного на столь нервной процедуре, как очная ставка. Так это собрание называли между собой сыщики. Робеющая Михайлова держалась поближе к Люше, предельно сосредоточенной и настроенной по-боевому. На широких кожаных креслах восседали следователи — Быстров и Епифанов. Алексей Алексеевич не отнимал платка от багрового лица — его мучил насморк. И вообще он всю эту самодеятельность не одобрял. Чушь какая-то, право слово, форменная самодеятельность подмосковных! Особенно раздражало его присутствие белобрысого сухаря Быстрова. Ему-то что за дело? Времени будто людям девать некуда. Сам же Быстров держался отстраненно и корректно. Как контролирующий на экзамене. Он знал, что Влад взял с собой пистолет, но решил страховать ситуацию. В прошлый раз чуть не погибла Шатова. А в этот — мало ли что. Из кухни принесли три ротанговых кресла — и они заняли центральную часть комнаты. В среднем восседал Валентин, оказавшийся под «прицелом» Люши. Михайлов держался на удивление спокойно, будто дав себе обет ничему больше в этой жизни не удивляться. На правом кресле разместился, вернее, провалился в него — Стрижов: торчала лишь одна маленькая черная головка со сверкающими глазками. Его «куратором» оказался Загорайло. Слева, ближе к входу, сидел Сверчков — традиционно, на краешке, с виноватой улыбкой. С него не спускал глаз Сергей Георгиевич. Последними явились супруги Карзановы с собственными стульями. Они были похожи на людей, опоздавших на спектакль и боящихся потревожить публику лишним звуком или движением. Парочка расположилась за спиной хозяина квартиры.

Да, маленькой кулебяки на всех явно не хватило бы. Впрочем, никто из гостей и не пожелал отведать пирога с чаем. Первый сюрприз Сверчкова — с угощением — пошел насмарку. Анатолий Сергеевич, пытаясь сохранять спокойное и доброжелательное лицо, предложил приступить к делу.

— Похоже, следственный эксперимент можно начинать? — смиренно обратился он к Алексею Алексеевичу.

Тот протрубил, уткнувшись в платок, и, вытерев нос и глаза, махнул рукой… Шатовой.

Люша набрала побольше воздуха и звонко, но со всей возможной строгостью обратилась к Сверчкову:

— Анатолий Сергеевич, следствию стало известно, что на письменном столе в кабинете Виктории Владимировны находился подарочный нож для бумаг с волнистым лезвием. Вы не могли бы показать нам этот нож?

Сверчков опешил, но мгновенно взял себя в руки и, ухмыльнувшись, развел руками:

— Я не понимаю, о чем идет речь, простите.

— Изумительно! — крикнул Валентин, закидывая ногу на ногу. — Не понимает он! Мы же ржали с тобой над названием этого, с позволения сказать, сувенира, когда Викче подарил его кто-то из рекламщиков. Что?! — тряхнул он рыжей головой, набычившись в сторону зятя: — «Ударная волна», не помнишь?