Мария Семенова - Магия успеха

— Надо же, а ведь всегда воспитанный такой, внимательный, слова от него плохого не услышишь. — Пиновская сквозь ажурные листья монстеры задумчиво поглядывала на сцену, где Толя Громов — Палач Скуратов-Вольский — вовсю охаживал ногами Джека Потрошителя, крушил ему коленом ребра, старался приложиться головой, работал с яростью локтями. — Не пьет, не курит, с падшими женщинами не общается…

В прищуренных глазах Марины Викторовны светилось восхищение.

— В тихом омуте черти водятся, а потом, он что, из миссии спасения, что ли? — Пожав плечами, Плещеев досмотрел, как из клетки тащили чуть живого Джека Потрошителя, и сделал знак официанту: — Любезный, кваску расстарайся.

После всех этих китайских разносолов его мучила жажда. Наконец первый круг боев закончился, мужичок с брандспойтом слез с верха клетки и принялся неловко вытирать кровь на полу. Он был уже изрядно навеселе.

— Ну-ка, девки, со сноровкой покрутите попой ловко! — Приплясывая, Яша Лохматович взял в руки микрофон, оркестр заиграл «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», и на сцену выпорхнули конкурсантки, выряженные словно для съемок софтпорно. У рампы их поджидали атлеты в виниловых плавках-стрингерах, они то и дело напрягали мышцы, принимая красноречивые позы, и казалось, что немыслимые минимумы, прикрывающие их срам, вот-вот лопнут. Каждую красавицу атлеты поднимали на высоту плеч, носили туда-сюда по сцене, крутили так и эдак, давая зрителям возможность оценить изюминку второго тура — отсутствие нижнего белья. Публика, вникая в тонкости анатомии, разгоряченно гудела, доктор Дятлов подписывал третью стопку книг — «Черную дыру» продавали вразнос, — а Яша Лохматович выдавал комментарии типа:

— Чувство глубокой нежности вызывают эти промежности!

— Эта, братцы, докторица двигать задом мастерица!

— А из нашего, окна щель мохнатая видна!

— А из вашего окошка — только бритая немножко!

Наконец под волнующие звуки фанданго красавицы убрались за кулисы, и занавес задернулся. Жюри посовещалось, и поднявшийся с важным видом представитель мэрии объявил с интонациями начальника отдела кадров:

— В финал прошли: горничная в белых чулках, горничная в красных чулках, медсестра, девушка-комиссар, девушка-милиционер, девушка-гусар, девушка-матрос, девушка с веслом.

— Достали ваши бляди! Драного хочу! — заверещала из зала одна из почитательниц таланта Тормоза, Лохматович взялся за микрофон, и побоище пошло по второму кругу.

На этот раз Серегу стравили с Квазимодо, высоким, жилистым татарином, действительно страшным, с раздробленным, бесформенным носом. Он зря не рисковал и, держась от Прохорова подальше, то и дело доставал его длинными, качественно растянутыми ногами, пинки были сильны, чувствовалась хорошая школа. Со стороны, наверное, все это казалось красивым, публика неистовствовала, Лохматович надрывался в микрофон:

— Какой удар, чуть-чуть бы ниже, и все, яйца всмятку! Вот это да, если бы не локоть, печень разорвалась бы на кусочки! А это что такое?

Выждав момент, Прохоров провел активный блок, кулак его впечатался в бьющую ногу, пришлось прямо в голень. Явственно хрустнула кость, от боли Квазимодо потерялся и, опустив руки, не успел вовремя отскочить. И тут началось… Прохоров сорвал дистанцию, с ходу въехал противнику в солнечное и в печень — тощий, плохо держит, — вошел в клинч, приложился головой в лицо, тут же — коленом в пах и со страшной, яростной силой принялся работать локтями.

— Э, такую мать! — Мужичок с брандспойтом не успел даже взяться за вентиль, как все уже было кончено: Квазимодо без чувств рухнул на пол, страшное лицо его было разбито и изломано.

Почтеннейшая публика ревела, как океанский прибой, секьюрити успокаивала поклонниц Прохорова, Яша Лохматович объявлял следующую пару — шум в зале стоял несусветный.

— О времена, о нравы! — Вздохнув, Пиновская отвела взгляд от сцены и с отвращением занялась коктейлем «Шанхай», приготовленным из курятины, шампиньонов, ананасов, белого вина, майонеза, горчицы и йогурта. — И кому только нравится эта гадость…

— Брутальность и эгоцентризм суть издержки урбанизма. — Понюхав, Дубинин осторожно попробовал китайское, жаренное на шпике картофельное пирожное, одобрительно хмыкнул. — А вот это ничего, похоже на белорусские драники. — К пирожному он присмотрел вареное, выдержанное в анисе и соевом соусе яичко, запил чайком. — Звереет народ.

— Да уж. — Плещеев, увидев, как Лаврентий Палыч, широкоплечий, в дверь, кавказец, ударил Толю Громова в живот, подцепил снизу кулаком в челюсть и, повалив, принялся пинать ногами в говнодавах, вздрогнул. — Что делает, гад! Что делает!

— Скуратов, подымайся! Вставай, Палач! — Толпа взволновалась, охваченные национальным чувством, зрители повскакивали со своих мест. — Задай черножопому, устрой ему Карабах!

— Первый, это пятый. — В ухе Плещеева раздался хриплый от ярости голос Кефирыча, чувствовалось, что он с трудом удерживается от самостоятельных ответных действий. — Разрешите вмешаться!

Лицо Сергея Петровича покрылось фиолетовыми пятнами, Пиновская, напротив, побледнела, Дубинин подавился яйцом: обратить на себя внимание значило поставить операцию на грань срыва. В это время ситуация разрешилась сама собой, — мужичок с брандспойтом наконец-таки сподобился отвернуть вентиль. Сильная струя ударила Лаврентия Палыча в живот, словно щенка швырнула на пол, а в клетку уже ворвался разъяренный Фаульгабер. При его появлении промокший сын гор вжался в угол, а почтеннейшая публика выжидающе затихла, — похоже, джигиту писец. Однако, не обращая на него внимания, Кефирыч легко поднял на ноги Толю Громова и бережно понес друга с поля боя, его маленькие голубые глазки светились неприкрытой нежностью.

— Мы продолжаем наш вечер. — Лохматович небрежно стряхнул с рукава капельку воды, поправил «кис-кис», пригладил остатки шевелюры. — В заключение второго тура бьются непобедимый Черный Буйвол и любимый муж Лейлы, Фатимы, Гюльчатай, Зухры и Зульфии неутомимый Товарищ Сухов!

— Первый пятому, — Плещеев вытащил пачку «Ротманса», щелкнул зажигалкой, закурил, чего не позволял себе уже давно, — ну как он там? Помощь нужна?

— Да нет, ерунда, — голос Кефирыча помяг-чел, — ребра целы. Ушибы, конечно, да к зубному зайти придется. А так рвоты не было, значит, мозги в порядке, через пару дней Толик будет как огурчик.

— Слышали? — Плещеев облегченно посмотрел на Пиновскую и Дубинина, сунул окурок в пепельницу, морщины на его лбу разгладились. Случись с Громовым что серьезное, не простил бы себе, совесть бы замучила.

На сцене тем временем Черный Буйвол как-то уж подозрительно легко разделался с красноармейцем Суховым — того вынесли, и на этом второй круг боев закончился.