Мария Семенова - Магия успеха

— Я должен только проститутке, которая лишила меня девственности. — Рассмеявшись, Людвиг поставил канделябр на пол, и стали отчетливо видны его ступни, маленькие, как у ребенка, обутые в туфли с железными пряжками. — Предать смерти кучку иудеев не сложно, только Россию это не спасет. Отечество наше, святой отец, обречено. — Он снова рассмеялся и, тряхнув волосами, с пафосом возвестил: — Сказано же древними, что та страна, что населена рабами, полная неверующих, лишенная пророков, быстро погибнет, измученная голодом и болезнями. А впрочем, ладно. — Он вдруг поскучнел и, притушив дьявольский огонь в глазах, вздохнул. — Коль отечество в опасности, нужно помогать своим братьям во Христе. Мы ведь с тобой братья во Христе, а, преподобный? — И, услышав в ответ зубовный скрежет, дружески тронул гостя за плечо. — Ну-ну, полно, не серчай. Сам ведь сказал, не время поминать прошлое… Может, чайку?

При этом он улыбнулся и незаметно, словно фокусник, вырвал из шевелюры бородатого волосок — длинный, сальный, наполовину седой.

— Не стану я с тобой чаи распивать. — Дернувшись, словно от удара тока, человек в пальто отшатнулся и непроизвольно, по старинной привычке, осенил себя крестом. — Не затем я к тебе пришел, Отто Людвиг фон Третнофф. В последний раз тебя спрашиваю: хоть единожды в жизни употребишь свою силу во благо? Помни, умрешь и ты, а там…

— Свят, свят, свят… — Хозяин дома перекрестился с издевкой, и в его глазах снова зажглись дьявольские искры. — Спас Нерукотворный, ау, ты с нами? Пресвятая Богородица, ты больше никого не родила? Тогда спаси, сохрани, не выдай. — И, прищурившись, он уперся взглядом в бородатого. — Где?

Его породистое, с правильными чертами лицо было бледно и напоминало посмертную маску.

— По этому адресу завтра в полночь. — Бородатый вытащил клочок бумаги и осторожно, чтобы не коснуться чужих пальцев, протянул его Людвигу. — Воистину, сотворим вред во благо.

Повернулся, щелкнул тугим замком и, не прощаясь, окунулся в смрадную темень черного хода.

«Оревуар, преподобный. — Губы Людвига растянулись в усмешке, и, содрогнувшись от застарелой ненависти, он двинулся по длинному, извилистому коридору. — Еще неизвестно, будет ли счастливым твой путь». Скоро он остановился перед неприметной, под цвет обоев, дверью, отомкнул ее двумя ключами и, высоко подняв подсвечник, вошел в небольшую, без окон, комнату.

Внутри было странно. Стены покрывала белая материя, под потолком, указывая направление на север, висело чучело питона, воздух был ощутимо плотным от благовонных дымов.

— Именем отца моего. — Людвиг ловко зажег масляную лампу и, отдернув занавеску, разделявшую помещение надвое, подошел к некоему подобию стола, застеленному пергаментом с изображением пентаграммы.

Шепча непонятное, он добела раздул угли в курильнице, бросил поверх них ладану, белой смолы и серы и, странно усмехнувшись, отправил следом волос, вырванный из шевелюры недавнего гостя.

Тот тем временем был уже далеко. Шаркая размякшими подошвами, он перешел Тучков мост и, хрипло дыша цинготным ртом, принялся забирать левее, на Средний.

«Скверну надобно выжигать огнем». Все его мысли были о дне грядущем, дне, на который назначена Большая церемония. Самые достойные из обладающих силой соберутся завтра и, воздействуя своей волей на законы природы, обрекут на гибель кучку выблядков рода человеческого. Отнявших у него жену, сына, привычную жизнь…

— Помогите, грабят! — Где-то совсем неподалеку в мрачном лабиринте дворов раздался истошный визг, тут же последовали выстрелы, и крики смолкли, только угрюмей засвистел в разбитых окнах ветер.

«И помрачились солнце и воздух от дыма из кладезя. — Бородатый споткнулся и, горестно покачав головой, застонал сквозь осколки зубов. — Господи, что творится в душах людских! Ни страха, ни совести не осталось, лишь посулы большевистские, суть соблазн адский. Ничего, конец этому близок. Толпа без зачинщиков и есть толпа — тупое и бездушное скопище. Сгинут главные большевики — остальные разбредутся. Или истребят друг друга, аки псы бешеные».

Миновав Пятнадцатую линию, он свернул налево, двинулся по направлению к Неве и уже недалеко от дома вдруг привалился к стене — не стало сил. «Это что еще за глупости. — Охнув, бородатый заставил себя сделать шаг и тут же, ощутив, как в сердце спицей засела боль, затаил дыхание. — Пустое, сейчас пройдет». Закрыв глаза, он представил, как затопит свою буржуйку, заварит желудевый кофе, достанет спрятанный от крыс ломтик хлеба из мякины — липкий, отвратительный, но все же хлеб. «Сейчас, сейчас». Не в силах разлепить веки, бородатый зашатался, судорожно хватанул ртом воздух, и последнее, что он услышал, был стремительно приближающийся свист. Сорвавшийся с крыши лист железа огромной опасной бритвой снес ему голову.

В то же самое мгновение Людвиг рассмеялся, хохоча, вышел в коридор и, подняв телефонную трубку, неожиданно сделался серьезен:

— Барышня, пожалуйста, коммутатор ЧК.

Ночь выдалась ясной. Тучи разошлись, ветер стих, и на чернильном небе высыпали звезды — во множестве, словно серебряные брызги. Слегка подмораживало, и льдинки на лужах хрустко лопались под колесами «руссо-балтов» и «паккардов». Машин было с десяток. Натужно ревя моторами, они неслись по опустевшим улицам, и после них еще долго висела в воздухе бензиновая вонь. Наконец, потушив фары, колонна встала, и из машин вышли люди, вооруженные, в кожаных штурмовых куртках. Их выцветшие от ненависти и расширенные от кокаина глаза горели исступлением, бессонные, полные кошмаров ночи избороздили морщинами их лица, и в повадках их было что-то шакалье — хищное, кровавое и в то же время осторожно-трусливое. Крадучись, они направились к особняку — двухэтажному, стоящему на отшибе, и, как только заняли позицию, старший из них дал сигнал. Взревев моторами, машины ринулись вперед и, с ходу взяв здание в полукольцо, залили его светом фар. А входные двери уже трещали под натиском крепких ног, обутых в офицерские, не по размеру, сапоги. Миг — и дюжие руки высадили рамы, с хрустальным звоном посыпались стекла, и, кроша их Подошвами, люди в кожанках ворвались внутрь.

Все комнаты были пусты, кроме небольшого зала на первом этаже, где собралось человек двадцать. Царил полумрак, было холодно и тихо. Перед портретами совнаркомовцев горели свечи, рядом на полу белели знаки каббалы и лежала небольшая кучка пепла. Это все, что Осталось от пергамента с Великим повелением — магическим текстом, начертанным кровью, прочитанным с особой церемонией и сожженным со страшным заклятием. Собравшиеся в зале находились в трансе, неподвижные, с закрытыми глазами, они напоминали о своем присутствии лишь облачками пара, поднимавшимися в такт с их дыханием.