Юлиан Семенов - Репоpтеp

- Попробую. Но не обещаю: запарка в связи с конференцией, будет много работы... Мой тебе совет, - повторил он, - обозначь тему, повесим дело на прокуратуру, пусть они пишут развернутое объяснение, в конце концов, ты не частный детектив...

Кашляев все же отбил мне еще один день; утро я провел у старика Маркаряна - он передал мне целое досье: <����подарок от старика молодому волку, дерись, Ванюша, пока молод!> Когда мне исполнилось тридцать, я сидел у иллюминатора АН-24, выбив командировку на БАМ; в небе сочинил стихи: <����Мне тридцать, мне тридцать, мне скоро шестьсот, минул мой последний молоденький год...> А что, правда, после тридцати все мы едем с ярмарки, Пушкин себя ощущал стариком, а сколько уже написал?! Писарев? Погиб в двадцать три... Добролюбов? До тридцати не дожил... А Лермонтов? Будь проклято мое разгильдяйство, не умеем мы работать, обломовы, маниловы, только б облегчить душу в застолье, сплошные соловьи... Вот они, издержки демократии: работай не работай, все равно зарплата капает, да и народ у нас добрый - сегодня я тебя накормлю, завтра ты меня, так всю жизнь можно просвистеть, никакого страха за завтрашний день.

После второй встречи с Маркаряном, бесед в Академии архитектуры (выяснилось, что именно Чурин подписывает заказы художникам на оформление новых объектов), разговоров по телефону с Каримовым (он мне дал свой домашний номер, <����жена не так страшна, как секретарь, у тех врожденный инстинкт охранения шефа, звоните в любое время>), я пришел к Кашляеву и, разложив блокнот (коплю на карманный диктофон, только покупать надо с мини-кассетами, а они дорогие, фарцовщики дерут по-черному, сорок рублей за штуку), рассказал ему всю версию будущего материала.

Слушал он меня внимательно, даже несколько затаенно, поинтересовался, в какой мере надежны статистические выкладки о той прибыли, что дал эксперимент Горенкова, спросил, не было ли в деле анонимок, на основании каких улик его посадили, и в общем-то концепцию мою одобрил.

- Только свободных дней я тебе больше не дам, - добавил он. Вкалывай здесь, запарка, надо читать полосы.

Полосы так полосы; я работал в своем закутке после восьми, когда в редакции оставался только дежурный заместитель главного, отдел информации, секретариат и <����свежая голова>; сладкое время для сочинительства, чашка кофе, тишина, ожидание завтрашнего шквала новостей, раньше такого никогда не было, газету лениво просматривали, теперь начали читать по-настоящему, ощущение постоянной нарзанности, словно бы покрыт пупырышками, бегун перед стартом, одно слово - жизнь...

...Маркарян позвонил утром, когда я, прочитав нашу полосу, норовил вернуться к горенковскому делу; в это как раз время заскочил Кашляев надо свести воедино наши с ним правки, - а старик Маркарян бубнил в трубку:

- Запиши фамилию: Русанов, Виктор Никитич... На него впрямую не выходи, но присмотрись через архитекторов и реставраторов...

- Как, как?! - переспросил я - в трубке что-то трещало. - Виктор Никитович, говоришь?

- Да. Только ты о нем особливо не распространяйся, ребята из <����Времени> считают, что он завязан на строительную мафию - кому дать заказ на роспись здания, кого - по разным причинам - отвести.

...Кашляев дождался, пока я кончил говорить со стариком, - мою правку принял рассеянно, хотя было о чем спросить, но не стал, ушел к себе, а меня вскоре вызвали на пятый этаж. Вернувшись, я удивился: блокнота со всеми записями по делу Горенкова, Каримова, Кузинцова на столе не оказалось, хотя я вышел всего на двадцать минут.

Я посмотрел в столе, портфеле, - блокнота не было.

Что за чертовщина, подумал я, куда он мог деться? Спустившись в секретариат, я поглядел там, поспрошал девушек, не оставлял ли ненароком блокнотика; потом отправился по коридорам; в отделе информации Коля Сидоров сказал, что ко мне заходил Кашляев: <����Больше у тебя никого не было, дверь у меня постоянно отворена, я бы запомнил, зайди кто чужой>.

Не знаю, что меня подтолкнуло, но я отправился к Лизе Нарышкиной. После того как мы расстались, наши отношения приобрели новое качество, в них появилась та прочность, какой раньше, странное дело, не было; она - по моей просьбе - позвонила Кашляеву, чтобы тот зашел с материалом: <����Десять минут я тебе обещаю, - улыбнулась она мне, - он не вырвется, я его задержу>.

...В кабинете Кашляева на столе лежал плоский <����дипломат> с номерным кодом-защелкой. Я попробовал открыть ее - не поддалась, заперто. В редакции запирать <����дипломат>? Да еще на код? Зачем? Я достал из кармана перочинный нож, чуть нажал на винт, прокатал цифры, услышал легкий щелчок, открыл крышку и увидел свой блокнот. Секунду я раздумывал, потом позвонил Лизавете и попросил задержать <����пациента> еще на десять минут.

- Ладно, - ответила она, - сделаю.

Я сбегал к себе, взял камеру, заряженную пленкой <400> - хоть в темноте снимай, - перещелкал свой блокнот, проглядел его еще раз, чтобы навсегда вбилось в память, захлопнул крышку <����дипломата> моего босса и поставил прежние цифры.

Вернувшись в свой закуток, я набрал телефон Гиви Квициния; он работал в седьмой юридической консультации, вел дела, связанные с защитой бандитов и щипачей.

- Старик, ты мне нужен, - сказал я. - Сейчас. Немедленно. В редакции.

- Что-нибудь случилось?

- Да.

- Но ты был трезвым?

- Старик, я продал мотоцикл, все страшнее, чем ты думаешь.

...Перед началом летучки Кашляев заглянул ко мне:

- Слушай, может, ты выправишь письма строителей - я в запарке, а на летучку нельзя не идти...

- У меня блокнот пропал, - сказал я, не глядя на него: в такие моменты человека можно и не наблюдать, ты его кожей чувствуешь...

Кашляев спокойно ответил:

- Возьми у меня.

- Что?!

- У меня их в столе полно...

- Ты не понял: пропал блокнот со всеми материалами по делу Горенкова.

- Да ладно тебе, - он махнул рукой. - Разбери ворох гранок, что валяется на столе, кому он нужен...

- Я перебрал все, - ответил я. - Все, понимаешь? А без этого блокнота мой материал горит синим огнем. Там имена, цифры, факты.

Кашляев присел на подоконник (отчего-то он очень любит это место, часто устраивается возле открытого окна, страшно смотреть - откинется назад, и все), потер виски тонкими пальцами с коротко обгрызанными ногтями, сосредоточенно о чем-то задумался, а потом сказал:

- Главное - сохраняй спокойствие. В крайнем случае, я выбью тебе повторную командировку в Загряжск...

- Крайний случай имеет место быть прямо сейчас, - ответил я. - Или материал будет, или на нем надо ставить точку. По моей вине. Из-за паршивого разгильдяйства. Оправдания себе я не вижу...

Кашляев сорвался с подоконника, бросил на ходу, чтобы я ждал его, <����Иду к главному>; вернулся через двадцать минут всклокоченный, бледный: