Джеффри Дивер - Слеза дьявола

— Но мы же с таким трудом сумели их обнаружить, — возразила Лукас. — Их бы вообще никто не нашел, не будь вас с нами.

— Он знал… Наш преступник отлично знал, что вы мобилизуете все силы. Понимал, с кем ему придется иметь дело. Помните мой анализ его личности? — Он еще раз постучал пальцем по записке. — Он обладал изощренным умом. Умел мыслить стратегически. Понимал, что если подбрасывать нам обманные улики, то самые утонченные. В противном случае мы бы не поддались на уловку. Нет-нет, надо немедленно возвращать опергруппы, где бы они сейчас ни находились. И держать их в полной готовности, пока мы не вычислим, куда направился стрелок на самом деле.

— То есть опять ждать? — Харди ушам своим не верил и лишь развел руками.

— Сейчас без пяти четыре, — прошептал Сид.

Кейдж пожал плечами и посмотрел на Лукас. Последнее слово оставалось за ней.

— Вы должны это сделать, — настаивал Паркер.

Он видел, как Лукас подняла свои каменные глаза в сторону настенных часов, и их минутная стрелка в этот же момент перескочила на следующее деление.

В отеле было лучше, чем в этом месте.

Диггер оглядывается по сторонам и чувствует, что в этом театре есть нечто, что совсем ему не по душе.

Пакет со щеночками был… Пакет казался уместен в том красивом отеле.

Здесь он выглядит странно.

Это ведь… Щелк… Это ведь театр Мейсона на востоке Джорджтауна. Диггер стоит в вестибюле и разглядывает деревянную резьбу на стене. Там вырезаны цветы, но они не желтые и не красные. Они деревянные и темные. Такой темной бывает кровь. О, а это что такое? Змеи? Да, вырезанные в дереве змеи. И женщины с грудями, как у Памелы.

Гм.

Но никаких животных.

Ни одного щенка. Ни единого.

Он вошел в театр, и никто не остановил его. Представление подходило к концу. «Ближе к окончанию спектакля ты можешь войти почти в любой театр, — объяснил ему человек, который говорит обо всем, — и никто не обратит на тебя внимания. Подумают, что ты просто приехал, чтобы забрать кого-то домой».

Вот и собравшимся в фойе билетерам он до лампочки. Они заняты своими разговорами о спорте, ресторанах, встрече Нового года.

Обо всем таком, короче.

Уже почти четыре.

Диггер не был в театре или в концертном зале уже несколько лет. Вместе с Памелой… Клик… С Памелой он однажды ходил куда-то слушать музыку. Но это был не спектакль. Не балет. Что это было? Какое-то место, где люди танцевали. И слушали музыку… Люди в забавных шляпах, как у ковбоев. Там играли на гитарах, пели. Диггер даже запомнил одну песню. И сейчас начал про себя негромко мурлыкать:

Я очень стараюсь тебя разлюбить,

Но только сильнее влюбляюсь.

Но здесь сегодня никто не поет. Здесь дают балет. Детский утренник.

Смешно. Балет для детей… Даже звучит как-то нелепо.

Диггер смотрит на стену, где висит афиша. На ней страшная картинка, которая ему не нравится. Страшнее, чем врата ада. Нарисовали какого-то солдата с огромной деревянной челюстью в высокой голубой шляпе. «Жутко. Нет… Клик… Нет, такое не по мне».

Он пересекает вестибюль, размышляя, что Памеле больше понравились бы ковбойские шляпы, а не эта странная челюсть. Когда она отправлялась слушать, как поют мужчины в ковбойских шляпах, то всегда наряжалась в платья, яркие, как ее цветы. Друг Диггера Уильям тоже иногда надевал такую шляпу. И они шли все вместе. Кажется, им было весело, но он не уверен в этом.

Диггер без помех добирается до буфета в фойе, который уже закрыт, и находит позади стойки служебную дверь, открывает ее и поднимается по ступенькам, пахнущим пролитой содовой водой. Вдоль стен стоят картонные коробки с бумажными стаканчиками, салфетками, конфетами «Мишки Гамми» и батончиками «Твиззлерс».

Но только сильнее влюбляюсь.

Наверху за дверью с надписью «Балкон» Диггер попадает в коридор и медленно идет, ступая по мягкому ковру.

— Отправляйся в ложу 58, — велел ему человек, который всегда говорит, что ему делать. — Я выкупил в ней все места, так что там никого не будет. Она расположена на уровне балкона в самом конце правой стороны «подковы».

— Какой подковы? — спросил Диггер. Что это может значить?

— Балкон искривлен в форме подковы. Заходи в ложу.

— Хорошо, я зайду… Щелк… Зайду в ложу. А что такое ложа?

— Это небольшое помещение для зрителей за занавесками на входе. Оттуда вид прямо на сцену.

— Ага.

Уже почти ровно четыре. Диггер медленно приближается к ложе, и никто не видит его.

Мимо палатки, торговавшей здесь в антракте сластями, проходит семья. Отец посматривает на часы. Они не дождались конца балета. Мать на ходу помогает дочери влезть в рукав пальто, и они обе выглядят расстроенными. В волосы девочки вплетен цветок, но не желтый и не красный. Белый. Их второй отпрыск — мальчик лет пяти — останавливается у палатки. Он чем-то напоминает Диггеру мальчика из того красивого отеля.

— Не задерживайся, все равно закрыто, — говорит отец. — Давайте пошевеливаться. У нас на ужин заказан столик. Его могут отдать другим.

И мальчик, похоже, готов заплакать, потому что отец тащит его за собой, оставив без «Мишки Гамми» или «Твиззлерса».

Диггер снова один в коридоре. Ему, наверное, обидно за мальчика, но он в этом не уверен. Вот и конец «подковы». Ему навстречу выходит женщина в белой блузке. В руке у нее фонарик.

— Добрый день, — говорит она. — Заблудились?

И смотрит ему в лицо.

Диггер приподнимает край пакета со щеночками до уровня ее груди.

— Что вы?.. — открывает рот она.

Птум, птум…

Он стреляет в женщину дважды, а когда она заваливается на ковер, ухватывает за волосы и втаскивает в пустую ложу.

Диггер стоит прямо позади приоткрытого занавеса.

Ого! Да здесь… Клик… Здесь хорошо. Ум-м-м.

Он оглядывает зал театра. Диггер не улыбается, но теперь понимает, что ему тут все-таки нравится. Темное дерево, цветы, лепнина с позолотой. А какая люстра! Гм. Здесь лучше, чем в том отличном отеле. Хотя до него доходит, что для стрельбы место не самое идеальное. Куда лучше стены из железобетона или шлакоблоков. От них пули давали бы больше рикошетов, и острые кусочки свинца метались бы под сводами театра, нанося куда как больший урон, о, намного больший!

Он смотрит на людей, танцующих на сцене. Слушает музыку, доносящуюся из оркестровой ямы. Но не слышит ее. Он все еще напевает про себя. Этот мотивчик никак не идет у него из черет… черепной коробки.

Не знаю, что жизнь мне в грядущем сулит,

И только в догадках теряюсь.

Боюсь, что я буду несчастлив с тобой,

Но все же сильнее влюбляюсь.

Диггер рывком прислоняет тело женщины к бархатной занавеске. Ему жарко. Он расстегивает пуговицы плаща, хотя человек, который говорит ему обо всем, просил этого не делать. Но так он чувствует себя намного лучше.