Татьяна Степанова - Яд-шоколад

Одно плохо — та часть чека, где проставили дату покупки, отсутствовала. Эксперт Сиваков поехал лично в лабораторию и полночи сидел над отбросами из мешков, буквально просеивая все через сито, пытаясь найти микроскопические бумажные фрагменты, чтобы восстановить хоть часть и просмотреть под микроскопом.

Обо всем этом Катя узнала утром. Она подумала — значит, отчим Шадрина тоже посещал этот огромный магазин. Это факт, но факт этот прямо ничего не доказывает — «МКАД Плаза» вместе с «МЕГА» — два крупнейших торговых центра на юго-востоке Москвы. А в новом доме Шадриных-Веселовских ремонт, она видела это своими глазами.

Она чувствовала — этот день они с полковником Гущиным посвятят не экспертизам, нет. Они посвятят его третьей жертве.

И она не ошиблась.

После оперативки Гущин предложил ей поехать с ним. Катя не стала спрашивать куда, она знала.

— Ее обнаружили дети, — объявил Гущин в машине. — В Кусковском лесопарке в трубе коллектора недалеко от аллеи Большого пруда. Пацаны катались на велосипедах в половине десятого вечера и услышали крики. Они сначала испугались, потому что она не звала на помощь. Она просто кричала, так страшно… Они нашли ее в трубе коллектора… Я потом вместе с МУРом разговаривал с этими ребятами. И время уже прошло, но они, когда вспоминали и говорили о том, какой они ее нашли в той трубе, все еще заикались от страха.

Катя сидела на заднем сиденье машины. Они ехали по Рязанскому проспекту в Вешняки, она помнила эту дорогу. Но теперь это словно какая-то другая дорога… что ждет в конце?

— Ася Раух, двадцати восьми лет, сотрудница единого расчетного центра. У них контора на Первом Вешняковском, а жила она на улице Молдагуловой…

Знакомое название… София Калараш и ее болтливая товарка Лолита…

— Она часто ходила через парк пешком, не ждала автобус. Шла парком и в тот вечер, было всего половина восьмого, совсем светло, — продолжал Гущин. — Но дети нашли ее в коллекторе довольно далеко от ее привычного маршрута. Сама Раух ничего не помнит. Судя по ранам на голове, ее сначала оглушили ударом сзади. У жертв почти у всех раны на голове. У Гринева, мужа, тоже, только у него рана смертельная. Это своеобразный почерк, стиль, чтобы жертвы не кричали там, где он на них напал. А это не всегда были совершенно безлюдные места. Напротив. Аллея, которой шла Ася Раух, параллельна улице, там потоком идет транспорт, пробка к Карачаровской эстакаде. Потом уже он оттащил ее глубже в парк, к этой трубе. Там он связал ее скотчем и сделал ей два укола.

— Каких? — тихо спросила Катя. — Яд, да?

— Нет, обезболивающее. Местная анестезия. Два укола — в шею и в лицо. И пока она была без сознания, оглушенная и под наркозом, он выколол ей глаза.

Катя отвернулась к окну. Они въезжали в знакомые Вешняки — парк по обеим сторонам улицы пронизан солнечными лучами.

— Дети отыскали ее по крикам. У нее начала отходить анестезия, она почувствовала боль и поняла, что ослепла, — сказал Гущин. — Там, в коллекторе, он находился с ней какое-то время, когда она очнулась. Он говорил с ней. Она запомнила его голос. И узнала его потом, когда мы предъявили ей запись голоса Родиона Шадрина.

Катя молчала. Потом она спросила:

— Откуда же у вас его голос, он ведь не разговаривает, только барабанит?

— Я ему дал свидание с матерью, — ответил Гущин. — Специально. Нам нужна была запись. Нельзя сказать, что он там очень многословен. Но все-таки я… мы его услышали. Он сказал матери, что все хорошо.

Все хорошо…

Катя вспомнила, что она уже слышала эту фразу.

— Мы на месте, вот ее дом, — полковник Гущин указал на блочную девятиэтажку, возле которой они остановились. — Девушка слепая. Я вчера им звонил. Ее мать сегодня на работе, но с ней бабушка и тетка. Они не оставляют ее одну с тех пор. Охраняют. И боятся, что она покончит с собой, уже однажды делала попытку.

— Если она опознала именно Родиона Шадрина по голосу и так уверенно, о чем же сейчас вы хотите с ней говорить, через два года? — спросила Катя.

— Это не мне, это тебе необходимо с ней встретиться, — ответил Гущин. — Разве нет?

— Да. Но почему столько времени вы скрывали, что она… что третья жертва жива?

— Потому что мы исполняли ее желание. Прежняя Ася Раух умерла. Она не хотела никаких упоминаний о себе в связи с этим делом — никто не должен был знать, что она жива. Что она выжившая жертва Майского убийцы. Пойми, Катя, ее пугает не огласка, не назойливость прессы, даже не судебная канитель — после всего того, что с ней случилось, ее пугает весь мир. Сама жизнь ее страшит. Жертвы серийного убийцы… знаешь, что это такое? Порой для них быть мертвым лучше, чем живым.

Гущин нажал кнопку домофона.

— Кто? — спросил старческий голос.

— Полиция. Полковник Гущин, я вам вчера звонил.

Дверь подъезда открыли.

На шестом этаже, где остановился лифт, дверь квартиры тоже приоткрыта на цепочку — их изучали еще на подступах.

— Покажите удостоверение. Кто это с вами?

— Моя коллега, капитан Петровская.

— Пусть тоже покажет удостоверение.

Катя показала.

Дверь открылась — в прихожей две женщины: старуха в спортивном костюме и пожилая, очень полная женщина в махровом халате с… пистолетом в руке.

Полковник Гущин на пистолет в руках пожилой дамы отреагировал странно.

— Если используете в квартире, в любом замкнутом пространстве, надо окна открывать настежь, — сказал он спокойно. — Газовый и довольно мощный. Если сработает, потом хоть вон из квартиры беги. А племянница ваша Ася бегать не может.

— Проходите в комнату, извините, — ответила так же спокойно, с редким достоинством, женщина. — Это просто меры предосторожности. Насчет пистолета я внимательно читала инструкцию. Умею пользоваться. Мы все умеем. Ася, это из полиции по вчерашнему звонку, не бойся, голубка!

Квартира — самая обычная «трешка» со смежными двумя комнатами и третьей, маленькой, примыкающей к крохотной кухне. Они прошли в дальнюю, смежную, комнату — «спальню», по сути превращенную в больничную палату.

Всюду прибиты скобы — к стене и даже к деревянному комоду. У комода нет зеркала, оно убрано, вместо этого на его месте картина — репродукция, в раме. Пейзаж на картине — солнечный сосновый лес.

У стены узкая кровать опять же больничного вида. Столик, уставленный лекарствами и кресло. Больше никакой мебели. Свободное пространство.

В кресле у окна с задернутыми шторами сидела худенькая девушка в серых фланелевых брюках, носках и серой кенгурушке. Длинные отросшие волосы — густые и темные. В комнате из-за штор сумрачно. Катя пригляделась, и… та холодная волна страха, нет, не страха, ужаса, нахлынула…

Худое, почти прозрачное лицо, такое юное, с тонкими чертами.