Ю Несбё - Красношейка

Харри перевел дыхание, повернулся и подошел к комоду.

Черно-белая фотография стояла в простенькой золоченой рамке. У женщины на фотографии было худое лицо, высокие скулы и спокойный, смеющийся взгляд. Женщина смотрела чуть повыше камеры, очевидно, на фотографа. В ее взгляде ощущалась сила. Поверх простой блузки висел серебряный крестик.

«Вот уже две тысячи лет ее рисуют на иконах».

Нет, не поэтому Харри с первого взгляда увидел что-то знакомое в том лице на фотографии.

Сомнений не оставалось. Это была та же женщина, которую он видел на фотографии в комнате Беатрисы Хофман.

Я пишу это, чтобы тот, кто найдет мои записи, смог понять, зачем я сделал то, что сделал. Часто в жизни мне приходилось выбирать из двух зол — и меня можно судить, с учетом этого. Но учтите к тому же, что я никогда не пытался уйти от выбора, никогда не уходил от своего нравственного долга, предпочитая пусть ошибиться, но не жить трусом, как молчаливое большинство, что прячется за чужой спиной и позволяет делать выбор за себя. И свой последний выбор я сделал, потому что хочу с чистым сердцем предстать перед Господом и вновь встретиться с Хеленой.

— Черт!

Харри ударил по тормозам — по пешеходному переходу на перекрестке устремилась пестрая толпа, кто в деловом костюме, кто в национальном наряде. Похоже, весь город уже на ногах. Казалось, зеленый свет не загорится никогда. Наконец Харри отпустил сцепление и нажал на газ. Найдя место для парковки на Вибесгате, Харри вышел из машины и, подойдя к двери многоквартирного дома, где жил Фёуке, позвонил. Мимо пробежал мальчуган на роликовых коньках и так громко дунул в пластиковый рожок, что Харри вздрогнул.

Фёуке не отвечал. Харри вернулся к машине и достал фомку, которая всегда лежала у него под задним сиденьем, поскольку замок багажника был сломан. Потом снова подошел к двери и обеими руками нажал на оба ряда кнопок на панели звонка. Ему ответил нестройный хор возмущенных голосов, — разумеется, момент неподходящий: кто как раз рубашку наглаживает, кто начищает ботинки. Харри сказал, что он из полиции, и кто-то, должно быть, ему поверил, потому что вдруг послышался жуткий писк, и дверь открылась. Прыгая через три ступеньки, Харри добежал до четвертого этажа. Сейчас сердце билось еще сильнее, чем все эти пятнадцать минут — с тех пор, как он увидел фотографию в спальне.

Цель, которую я перед собой поставил, уже стоила жизни нескольким ни в чем не повинным людям, и по-прежнему остается опасность, что погибших станет еще больше. Так всегда бывает на войне. Поэтому судите меня как солдата, выбор у которого невелик. Вот и все, о чем я прошу. Но если вы станете осуждать меня, знайте, что вы — всего лишь грешные люди, такие же, как и я, потому что, в конце концов, Судия у нас только один — Бог. Вот мои воспоминания.

Харри стукнул кулаком по двери Фёуке и выкрикнул его имя. Не получив ответа, он подсунул под замок фомку и навалился со всей силы. С третьей попытки дверь подалась. Харри перешагнул порог. В квартире было тихо и темно, и почему-то это напомнило Харри спальню, в которой он только что был, — здесь тоже было пусто, и ощущалась покинутость. Войдя в гостиную, Харри понял: квартира в самом деле покинута. Все бумаги, что были разбросаны по полу, книги на покосившихся полках, чашки с недопитым кофе — все это пропало. Мебель была сдвинута в угол и накрыта белыми покрывалами. Луч солнца падал из окна на связку листов посреди комнаты.

Когда вы это прочтете, надеюсь, меня уже не будет в живых. Надеюсь, нас никого не будет в живых.

Харри присел на корточки рядом со связкой.

«Великое предательство, — было напечатано на первом листе. — Воспоминания солдата».

Харри развязал веревку.

Следующая страница:

Я пишу это, чтобы тот, кто найдет мои записи, смог понять, зачем я сделал то, что сделал.

Харри пролистал пачку — похоже, здесь несколько сотен страниц плотно напечатанного текста. Харри взглянул на часы. Полдевятого. Он нашел в блокноте номер Фрица из Вены и позвонил ему по мобильному. Фриц как раз возвращался домой после ночного дежурства. После минутного разговора с ним Харри позвонил в справочную, где его соединили с нужным номером.

— Вебер у телефона.

— Это Холе. С праздничком, так сказать.

— Пошел ты! Зачем звонишь?

— Ну… Наверное, у тебя на сегодня какие-то планы…

— Да. У меня были планы запереть дверь и окна и почитать газеты. Выкладывай, что тебе нужно!

— Снять кое-какие пальчики…

— Замечательно. Когда?

— Прямо сейчас. Возьми с собой чемодан, чтобы можно было послать их прямо отсюда. И еще: мне нужен табельный пистолет.

Харри дал ему адрес. Потом взял с пола пачку листов, сел в накрытое, будто саваном, кресло и начал читать.

Огни вспыхивают в сером ночном небе, и оно похоже на грязную парусину палатки, растянутую над этой бесчувственной голой землей. Может, русские начали наступление или просто делают вид, что начали его, — сейчас это нельзя знать наверняка. Даниель снова показал себя великолепным стрелком. Если бы он уже не был легендой, он обессмертил бы свое имя сегодня. Он увидел и застрелил русского с полукилометра. Потом он в одиночку отправился на ничейную полосу и по-христиански похоронил убитого. Никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь делал что-нибудь подобное. После чего он забрал в качестве трофея шапку русского солдата. Потом он, как обычно, был в ударе, пел песни и всех радовал (кроме, наверное, некоторых завистников). Я очень горжусь, что у меня есть такой замечательный и храбрый друг. Хотя порой кажется, что войне никогда не настанет конец и наших погибло уже очень много, такие люди, как Даниель Гюдесон, вселяют в нас надежду, что мы все-таки остановим большевиков и вернемся домой, в свободную Норвегию.

Харри посмотрел на часы и перевернул страницу.

Когда я увидел испуганные глаза Синдре Фёуке, мне пришлось его немного успокоить, чтобы усыпить его бдительность. На пулеметной позиции были только мы двое, остальные вернулись в койки. Тело Даниеля лежало на ящиках с боеприпасами и коченело. Я соскребал кровь Даниеля с патронной ленты. Светила луна, шел снег — чудесная ночь. И я думал, что сейчас собираю вместе разбросанные кусочки Даниеля, чтобы он ожил, встал и повел нас за собой. Синдре Фёуке этого не понимал — беспринципный приспособленец и предатель, он вставал на сторону тех, кто, по его мнению, побеждал. И в день, когда в самом деле пришлось туго нам всем, мне, Даниелю, он решил предать и нас. Я проворно зашел ему за спину, легко схватил его за лоб и достал штык. Чтобы сделать глубокий и аккуратный порез, нужно действовать быстро. Я перерезал ему глотку и сразу отпустил его — дело было сделано. Он медленно обернулся и посмотрел на меня своими поросячьими глазками. Казалось, он силился закричать, но горло у него было перерезано, и из зияющей раны вышло только глухое шипение. И кровь. Обеими руками он схватился за горло, будто пытаясь удержать в себе жизнь, но тут кровь тонкими струйками потекла сквозь его пальцы. Я бросился на землю и откатился в сугроб, чтобы кровь не попала мне на одежду. Если «дезертирство» Синдре Фёуке станут расследовать и найдут на моей форме свежую кровь, получится скверно.