Дуглас Престон - Колесо тьмы

Как жаль, что больше это никогда не повторится!

После секса Блэкберн скатал волшебную картину и убрал обратно в футляр. Все еще разгоряченная после совокупления, она стала умолять не делать этого, позволить ей взглянуть на это чудо еще разок. Скотт обернулся и, конечно, увидел голодное выражение ее лица. Тотчас глаза его сузились, превратившись в две маленькие щелки, горящие ревнивым огнем. Он начал глумиться над ней, мол, увидела раз — и хватит. И тут — так же стремительно, как вспыхнуло в ней вожделение, — ее наполнил темный, всепоглощающий гнев. Они стали кричать друг на друга с жаром и яростью, каких она никогда за собой не знала и даже не подозревала, что на такое способна. Вспышка эмоций была столь же шокирующей, сколь и возбуждающей. А потом Блэкберн приказал ей убираться. Она поняла, что никогда больше не поговорит с ним, никогда не увидит эту картину.

Ну а дальше судьба зло подшутила над ней. Их крики разозлили пассажира из соседней каюты, и он пожаловался. Кто-то видел, как она покидала триплекс Блэкберна, донес на нее, и капитан Каттер получил в руки шанс, которого не мог упустить. Он прилюдно унизил ее на мостике, перед всеми палубными офицерами. Кэрол не сомневалась, что все это отражено в ее досье и станет известно руководству компании.

Многие из офицеров и рядовых членов экипажа, даже женатые, имели сексуальные связи на борту; это же так легко, ничего не было проще. Эти нарушители никогда не попадали в рапорты — опять же потому, что были мужчинами. Априори предполагалось, что мужчинам извинительно делать такие вещи — конечно, негласно и в свое личное время, точь-в-точь как это сделала она. Но для женщины все обстояло по-другому… или, во всяком случае, так считали в компании.

Ее карьера кончена. Все, на что она могла теперь рассчитывать, — командование небольшим круизным судном из самых обветшалых. Из тех, что никогда не видят синей океанской воды и вечно убегают от шторма. Из тех, что болтаются бессмысленно по Средиземному морю или Карибскому бассейну, набитые жирными, белыми толстосумами средней руки, выбравшимися на плавучую экскурсию за деликатесами и шопингом.

Каттер… Что ж, это будет славной местью — отобрать у него судно и, вспоров кораблю брюхо о рифы, отправить на дно Атлантики.

В течение нескольких минут Констанс наблюдала, как Пендергаст ходит взад-вперед по гостиной тюдоровских покоев. Один раз он остановился, собираясь заговорить, но тут же снова принялся шагать. Наконец повернулся к ней:

— Ты обвиняешь меня в эгоистичном поведении, в желании спасти свою шкуру за счет других пассажиров «Британии». Скажи мне кое-что, Констанс: кого именно на борту ты считаешь достойным спасения?

Спецагент опять замолчал, ожидая ответа, и в глазах его притаился огонек любопытства. Меньше всего Констанс ожидала услышать от него такое.

— Я задал вопрос, — подстегнул он, когда девушка не ответила. — Кого из вульгарной, алчной, отвратительной публики на борту этого судна ты считаешь заслуживающим спасения?

И опять Констанс ничего не ответила.

Выждав несколько секунд, Пендергаст усмехнулся:

— Вот видишь? У тебя нет ответа. Потому что его нет вообще.

— Это неправда.

— Правда… неправда… Сама себя морочишь. «Что есть истина?» — саркастически спросил Пилат и не стал дожидаться ответа. С того самого момента, как мы взошли на борт этого судна, ты бунтуешь против скандальной невоздержанности и напыщенного самодовольства богатых и избалованных. Ты отметила ужасающее неравенство между обслуживающими и обслуживаемыми. Твое поведение за обедом в первый вечер, уколы, которыми ты отвечала бестактным филистерам за нашим столом, показали, что ты уже вынесла приговор «Британии». И совершенно справедливо. Так вот, я спрашиваю тебя еще раз: разве не является этот теплоход плавучим памятником человеческой алчности, пошлости и глупости? Разве этот дворец похоти в полной мере не заслуживает разрушения?

И развел руками, как если бы ответ был очевиден.

Констанс взирала на спутника в замешательстве. То, что он говорил, поражало своей горькой правдой. У нее и впрямь вызывали отвращение высокомерный эгоизм и псевдоаристократические замашки большинства пассажиров. И она была шокирована и возмущена бесчеловечными условиями жизни и работы обслуживающего персонала. Многое из того, что говорил ее наставник, задевало в ней чувствительную струну, будоража и укрепляя давние человеконенавистнические настроения.

— Нет, Констанс, — продолжал Пендергаст. — Единственные два человека, достойные спасения, — это мы сами.

Девушка покачала головой:

— Ты имеешь в виду пассажиров. А как насчет экипажа и прислуги? Они просто стараются заработать себе на хлеб. Разве они заслуживают смерти?

Пендергаст нетерпеливо отмахнулся:

— Бессмысленные существа, расходный материал, часть великого океана трудовых ресурсов человечества, волны которого накатывают на земной берег и откатывают подобно прибою, не оставляя следа.

— Ты не можешь так думать. Люди и гуманизм для тебя все. Ты всю жизнь спасал чужие жизни.

— В таком случае я растратил свою жизнь в пустых, бесполезных хлопотах. Единственное, в чем мы всегда сходились с Диогеном, — нет более отвратительной науки, чем антропология. Только представь себе: посвятить всю жизнь изучению своего собрата человека. — Пендергаст взял со стола художественную монографию Брока, полистал ее и протянул Констанс: — Взгляни вот на это.

Констанс бросила взгляд на открытую страницу. Там была представлена черно-белая репродукция живописного полотна: очаровательный ангел, склонившись над озадаченным мужчиной, водил его рукой по странице рукописи.

— «Святой Матфей и ангел». Знаешь эту картину?

Констанс недоуменно посмотрела на него:

— Да, и что?

— Тогда ты знаешь, как мало было на этой Земле изображений более возвышенных. И более прекрасных. Посмотри на выражение напряженного старания на лице Матфея — словно каждое слово Евангелия, которое он пишет, прорывается из самой глубины его сердца. И сравни это с вялой, апатичной манерой помогающего ему ангела: с тем, как наклонена его голова, с жеманным положением ног, с почти скандально чувственным лицом. Взгляни, как пыльная левая нога Матфея отставлена в сторону, почти выбиваясь из плоскости полотна. Неудивительно, что заказчик отказался от картины! Но если ангел кажется изнеженным и женоподобным, достаточно лишь мельком взглянуть на мощь и великолепие этих роскошных крыльев, чтобы вспомнить, что мы находимся в присутствии божественного. — Он помолчал. — Ты знаешь, почему из всех репродукций, представленных в этой монографии, только одна эта черно-белая?