Роберт Гэлбрейт - Зов кукушки

Рядом с портретом Чарли стояла фотография поменьше: хрупкая девочка с длинными черными кудряшками и большими карими глазами, в синем форменном платьице: Лула Лэндри в возрасте лет шести.

— Мэри, — позвала, не повышая голоса, леди Бристоу, и в спальне тут же возникла сиделка. — Предложите, пожалуйста, мистеру Страйку… кофе? Чай? — спросила она, и Страйк перенесся на два с половиной десятилетия назад, когда в солнечном саду приветливая светловолосая мать Чарли Бристоу приносила им лимонад со льдом.

— Кофе — замечательно, большое спасибо.

— Извините, что не могу приготовить сама, — проговорила леди Бристоу после того, как за дверью смолкли тяжелые шаги сиделки, — но, как видите, я теперь должна зависеть от доброты посторонних. Как несчастная Бланш Дюбуа. [25] Бланш Дюбуа — героиня пьесы «Трамвай „Желание“» (1947) американского драматурга Теннесси Уильямса (1911–1983). Ср. опубликованный перевод В. Неделина: «Я всю жизнь зависела от доброты первого встречного».

Она на мгновение закрыла глаза, будто сосредоточилась на невидимом источнике боли. Страйк не мог определить, насколько сильно она накачана анальгетиками. За ее обходительностью чувствовалась некая горечь, словно запах распада — за ароматом липового цвета, а последняя фраза и вовсе прозвучала странно, ведь Джон Бристоу все свободное время танцевал вокруг больной матери.

— Почему не пришел Джон? — снова спросила леди Бристоу, не размыкая век.

— Его задержали на работе, — повторил Страйк.

— Ах да. Вы же сказали.

— Леди Бристоу, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, и я заранее прошу прощения, если они покажутся слишком личными или огорчительными.

— Кто испытал все, что выпало на мою долю, — спокойно произнесла она, — того трудно огорчить. Называйте меня Иветта.

— Благодарю вас. Не возражаете, если я буду делать кое-то заметки?

— Ничуть. — Она с отстраненным интересом наблюдала, как Страйк достает блокнот и ручку.

— Если не возражаете, хотелось бы начать с того, как Лула появилась в вашей семье. Перед тем как ее удочерить, вы располагали какими-нибудь данными о ее происхождении?

Недвижно лежащие на одеяле руки были воплощением беспомощности и пассивности.

— Нет, — ответила она. — Я ничего не знала. Возможно, у Алека были какие-то сведения, но он со мной не делился.

— Почему вы думаете, что у вашего мужа могли быть какие-то сведения?

— Алек во всем проявлял дотошность. — При этих воспоминаниях губы леди Бристоу тронула слабая улыбка. — Он был преуспевающим бизнесменом.

— Но о происхождении Лулы он вам ничего не рассказывал?

— О нет, такое было не в его характере. — Похоже, само это предположение казалось ей странным. — Я хотела, чтобы она была моей, только моей, понимаете? Если Алек что-то и выяснил, он оградил меня от ненужных волнений. Знай я, что за ней в любой момент кто-то может явиться, я бы этого не пережила. Я тогда уже потеряла Чарли, и мне очень сильно хотелось девочку; мысль о том, что я могу потерять и ее…

Сиделка внесла поднос с двумя чашками и вазочкой бурбонского печенья.

— Один кофе, — жизнерадостно сообщила она, опуская чашку на ближайший к Страйку прикроватный столик, — и один отвар ромашки.

Женщина поспешила выйти. Леди Бристоу закрыла глаза. Сделав глоток черного кофе, Страйк продолжил:

— В последний год своей жизни Лула начала розыск своих биологических родителей, это так?

— Да, это так, — с закрытыми глазами ответила леди Бристоу. — Как раз в то время, когда мне поставили онкологический диагноз.

Она замолчала; Страйк опустил чашку, слегка звякнув донышком о блюдце, и сквозь открытое окно с площади опять донеслись детские крики.

— Джон и Тони очень, очень рассердились, — сказала леди Бристоу. — Они считали эти розыски совершенно несвоевременными, поскольку я была в очень тяжелом состоянии. Опухоль оказалась запущенной. Мне сразу назначили курс химиотерапии. Джон был очень добр: он возил меня на процедуры и обратно, сидел со мной в самые тяжелые периоды, и даже Тони мне помогал, а Лула, как видно, думала лишь о том… — Она со вздохом открыла блеклые глаза, ища взглядом лицо Страйка. — Тони всегда говорил, что она крайне избалована. Наверное, это моя вина. Но поймите: до этого я потеряла Чарли; ей я ни в чем не могла отказать.

— Вы не знаете, насколько Лула продвинулась в своих поисках?

— Нет, не знаю. Думаю, она понимала, до какой степени меня это ранит. Она со мной почти не делилась. Я, конечно, слышала, что она разыскала эту женщину, свою биологическую мать, — об этом трубили все газеты… Как Тони предсказывал, так и вышло. Лула всегда была для нее обузой. Ужасная, ужасная особа, — прошептала леди Бристоу. — Но Лула упорно продолжала ее навещать. Я в это время проходила химиотерапию. У меня выпали все волосы…

У нее сорвался голос. Продолжая задавать вопросы, Страйк чувствовал себя негодяем, — возможно, на это и был расчет.

— А что насчет ее биологического отца? Она не упоминала, что нашла о нем какие-то сведения?

— Нет, — слабо сказала леди Бристоу. — А я не спрашивала. Мне казалось, она оставила свою затею, когда нашла эту жуткую мать. Мне вообще была невыносима вся эта история. Она меня просто убивала. И Лула не могла этого не понимать.

— Во время своего последнего посещения Лула ничего не говорила о биологическом отце? — не отступался Страйк.

— Ничего, — тихо произнесла она. — Ничего. Да и посещение было совсем кратким. Помню, она с порога объявила, что торопится. У нее была назначена встреча с Сиарой Портер.

Ее обида облачком долетела до Страйка, подобно исходившему от леди Бристоу запаху прикованного к постели тела: чуть застарелому, чуть передержанному. Было в ней нечто такое, что роднило ее с Рошелью: при всем огромном различии обе несли на себе печать недовольства несправедливостью судьбы и близких.

— Не могли бы вы вспомнить, о чем у вас с Лулой шла речь в тот день?

— Понимаете, меня накачали обезболивающими. Я перенесла тяжелую операцию. Нет, подробностей разговора уже не помню.

— Но сам факт, что Лула появлялась, вы помните? — уточнил Страйк.

— Конечно, — ответила леди Бристоу. — Я спала, и она меня разбудила.

— Может быть, все же удастся вспомнить, о чем вы говорили?

— Естественно, о моей операции, — с некоторой резкостью сказала она. — А потом, совсем немного, про ее старшего брата.

— Про старшего?..

— Про Чарли, — скорбно пояснила леди Бристоу. — Я рассказала ей, как он погиб. Это был самый тяжелый, самый страшный день моей жизни.

Страйк представил, как она, неподвижная и слегка одурманенная, но тем не менее обидчивая, удерживала возле себя дочь рассказами о своих страданиях, а потом и о погибшем сыне.