Дастин Томасон - 21.12

— Они нам не понадобятся.

Брошюра, которую протянул ему Виктор, оказалась обычным планом музея Гетти, который выдавали каждому посетителю. Здесь не был указан масштаб, не прочерчены электрические сети и не обозначена схема организации охраны и сигнализации. Да, в их новом мире Виктор, несомненно, окажется неоценим, но к старому он совершенно не приспособлен.

— Поверь мне, — сказал Виктор невозмутимо, — проникнуть внутрь не составит никакого труда.

— Я тебе верю.

— Тогда что нам еще обсуждать? Мы просто зайдем туда и выйдем обратно.

Шеттер заранее решил даже не поднимать в разговоре со своим верховным жрецом тему оружия. Многие беды современного человечества Виктор объяснял именно чрезмерным развитием военных технологий и настаивал, что они построят новое общество, где им не будет места. И, уважая его убеждения (до известной степени), Шеттер пока держал свой «люгер» глубоко в кармане.

Чель мчалась на запад города, не замечая царившего повсюду разгрома, пожаров и брошенных автомобилей.

— Он мог быть одним из них. — Голос Роландо в наушнике гарнитуры «свободные руки» то слышался отчетливо, то пропадал. Но его слова о том, что создатель кодекса из затерянного города мог быть одним из «троицы основателей» Киакикса, казались уже не такими невероятными, как вчера.

— Мы пока даже не знаем, существует ли до сих пор этот затерянный город, — сказала Чель.

— Его духовное животное — ара. Тебе не кажется, что именно такому человеку тысячи ара в одном месте могли показаться добрым знаком?

Чель мысленно сделала попытку собрать воедино миф и исторические факты. Человек знатного происхождения и две его жены бредут через джунгли, сбежав из обреченного города. И на третий день пути перед ними открывается поляна, вокруг которой на каждом дереве сидят сотни ара. Как и все древние майя, эти люди верили, что любая птица обладает огромной духовной силой. И эта троица посчитала, что именно такое место среди леса как нельзя лучше подходит для того, чтобы здесь поселиться. Так и был основан Киакикс.

— Вполне вероятно, что, закончив расшифровку текста, мы узнаем, что Пактуль женился на тех двух девочках и они основали деревню, — продолжал Роландо.

Но тут связь снова оборвалась, а Чель пришлось резко свернуть, чтобы объехать брошенный на дороге «приус», как раз напротив битумных озер Ла-Бреа. Множество животных попали в ловушку бурлящего битума и навсегда остались там с наступлением последнего Ледникового периода. В окаменелости-фоссилии тогда превратились все: от мастодонта до саблезубого тигра.

«Интересно, какая судьба ждет человечество через какие-нибудь десять тысяч лет?» — подумала Чель.

Проезжая дальше через Уилшир, она заметила, что там все покрыто новыми граффити. Городские «уличные художники» сполна воспользовались свободой, предоставленной им, когда у полиции нашлись дела поважнее, и покрыли красками каждый квадратный метр стен и заборов: здесь были эмблемы городских банд, подражания известным мастерам жанра и дилетантская мазня. Но на одном из домов в западной части авеню Ла-Бреа Чель увидела знакомый знак.

Огненного змея — бога Гукуматца, как называли его на к’виче, — иногда изображали в виде обычной змеи, заглатывающей собственный хвост. Чель знала, что это символизирует ежегодный урожай, повторяющиеся циклы времени и глубокую связь ее народа со своим прошлым. У греков он звался Уроборос, и для них он представлял схожие понятия. Но Чель понимала, что в этом месте рисунок появился совсем по другой причине. Гукуматца охотно взяли на вооружение сторонники теории декабрьской катастрофы, однако считали его при этом символом не обновления, а разрушения, которое грядет вместе с окончанием Долгого отсчета — напоминанием, что все предыдущие человеческие цивилизации исчезали, поглощенные прожорливым змеем времени.

Наконец сигнал мобильной связи восстановился, и Чель снова услышала голос Роландо:

— Алло! Чель? Ты меня слышишь?

— Да, слышу. Будь так любезен, дай трубку Виктору.

— Попробуй дозвониться ему по сотовому. Он поехал домой, чтобы найти какую-то журнальную статью еще из семидесятых, которая, как он считает, может помочь разобраться с глифом Акабалама. Похоже, у него весь дом завален подшивками за несколько десятилетий.

— Так оно и есть.

— Когда ты вернешься к нам?

— Как только смогу.

— А куда ты так спешно отправилась?

— Поговорить с человеком, который знает о Киакиксе намного больше, чем я сама.

Массивные бронзовые двери храма Богоматери Всех Ангелов, которые менее недели назад показались Чель воплощением чрезмерности, теперь воспринимались поистине даром Божьим. Она несколько раз постучала в них кулачком. Но когда они наконец приоткрылись, ее встретил ствол пистолета, направленный прямо в лицо.

— Боже, Йиналь, это же я, Чель!

— Извини, — сказал он на к’виче, убрал оружие в кобуру и закрыл за ней дверь. — Здесь совсем недавно собралась толпа демонстрантов. Им хочется, чтобы нас всех отправили туда, откуда мы прибыли. Ты ведь знакома с Караной Менчу? Так вот, у нее кончалось лекарство, и она вышла наружу через черный ход. Но они все равно схватили ее и начали издеваться.

— Она цела?

— С ней все обошлось, но, когда я видел ее в последний раз, она все еще плакала.

— Полицию вызвали?

— Да, — ответил Йиналь, — но только наша охрана сейчас не входит в число их важнейших задач.

Чель видела, как он взвинчен. Этого молодого человека она знала с 2007 года, когда он приехал из Гондураса, где прежде гнул спину на табачных плантациях. Чель коснулась его руки.

— Спасибо, что взял на себя заботу об общине, Йиналь, — сказала она.

— Посчитал, что это мой долг.

— Ты не видел мою маму? — Незадолго до этого Чель удалось все же убедить Хаану укрыться в церкви вместе с остальными членами «Братства».

Йиналь кивнул:

— Думаю, она в главном святилище.

Чель прошла мимо кабинета настоятеля и спустилась по ступенькам в колумбарий, где Гутьеррес впервые показал ей кодекс. По пути она миновала кафетерий, где несколько женщин в защитных козырьках как раз возились с огромным чаном, чтобы приготовить еду для большой группы людей. При входе в святилище ей, как всегда, ударил в нос сладковато-горький аромат благовоний. В свое время древние майя использовали в качестве благовония только издающий сладкий запах кротон, но их современные потомки стали предпочитать добавку копала. Его горький привкус казался им более подходящим при поминовении всех, кто отдал жизнь во благо аборигенов.

У алтаря молился Луис — один из младших жрецов.

— Пусть души их очистятся, чтобы эти люди снова обрели способность спать. Да спасутся они от саморазрушения и приникнут к матушке-земле, дабы восстановить связи со своими духовными животными.