Марина Крамер - Привилегия женщин (сборник)

Ангелина перестала всхлипывать, закурила.

— Знаешь, Люська, я сейчас очень жалею, что так с тобой обошлась. Если бы можно было отмотать назад, я бы иначе все устроила. Но ты такая всегда была правильная, такая непогрешимая… и мне стало обидно. Ты вроде бы и жила хуже меня, и денег не было, и мать больная — а все-таки было в тебе что-то такое… спокойствие какое-то, что ли. И потом — Стрыгин тебе всегда нравился, ты мне об этом в школе все уши прожужжала. Вот я и решила… И встречу в офисе Ивана я подстроила, не должен был Стрыгин в тот день там оказаться. И квартиру свою я тебе поэтому одалживала — чтобы в курсе быть. С фотографией вот только прокололась, забыла совсем. Когда ты рассказала про то, как Стрыгин в нее впился, я аж помертвела — ну, думаю, а вдруг что-то заподозрил? Он ведь однажды у меня спрашивал, чем, мол, дело с беременностью кончилось. Я его послала, конечно, а тут вдруг об этом вспомнила и испугалась. Я не хотела, чтобы он знал. Коляня — мой. Это мой крест. В общем, я наказана на всю жизнь — потому что кому он нужен-то без меня? — она снова вздохнула. — Ну, а там, на вечере, я подкараулила момент, когда Стрыгин покурить на крыльцо вышел, пошла следом и застрелила его. Он так и умер, не узнав о Коляне. У моего сына нет отца — лучше никакого, чем предатель. Я ведь сюда вернулась за ним и за мамой, Ивану честно все рассказала, он и велел приехать и забрать. В Америке можно жить спокойно, имея больного ребенка, там никто пальцем не тычет, как у нас.

— А я думала, ты мне подруга, — горько призналась я, чем вызвала презрительную усмешку:

— Да? А зачем ты мне нужна была, нищебродка? Я столько сил и денег на тебя ухлопала, чтобы в нормальный вид привести. На тебя ж не то что Стрыгин — бомж вокзальный бы не клюнул, когда мы встретились. Ты нужна мне была только для того, чтобы со Стрыгиным свести счеты. Я просто не знала, что потом мне будет так тяжело жить с этим. Оказывается, про совесть не врут — она есть, и она так мучает. Но ненависть, с которой живешь многие годы, мучает еще сильнее. Я мечтала Стрыгину отомстить — и отомстила. А что ты под раздачу попала — ну, так ведь кто-то должен был… Согласись — я удачно все сделала?

Вот тут я и сорвалась, перестав жалеть Ангелину. Меня использовали и выкинули за ненадобностью! Ярость ослепила меня, и я, не понимая, что делаю, вскочила и вцепилась Ангелине в горло. От неожиданности та растерялась, хотя была крупнее и сильнее меня, и упала на пол, увлекая и меня за собой. Если бы на звук полетевших со стола вслед за стянутой скатертью тарелок и чашек не подбежали метрдотель, охранник и швейцар, я вполне могла бы получить новый срок — Ангелина хрипела и закатывала глаза, хватая воздух ртом.

— Сдурела?! — рявкнул швейцар, встряхивая меня за воротник платья. — Снова в тюрягу захотела?!

— Пусти! — отбивалась я. — Это она… из-за нее я… из-за нее! Четыре года… четыре! А мама в одиночестве умерла… Это же она убила Влада — она! И пистолет — ее! Я вспомнила теперь, вспомнила — у нее моя сумка была, когда я в туалет выходила! У нее!

Охранник меж тем крепко держал брыкающуюся Ангелину за локоть, а второй рукой набирал номер.

— Не имеете права! — бесновалась Ангелина, стараясь вырваться из цепких пальцев бывшего спецназовца. — Я вообще подданная США!

— А нам без разницы, — меланхолично отозвался охранник. — Устроили дебош в кафе, на официантку с кулаками напали…

Больше я ничего не слышала — в голове стало как-то пусто, а свет вообще исчез.

Очнувшись в больничной палате, я с трудом разлепила тяжелые веки и кое-как села. Никого — я одна. Буквально через несколько минут заглянула медсестра, увидела, что я сижу, и тут же исчезла, а вместо нее спустя какое-то время появился следователь. После стандартной и хорошо мне знакомой процедуры допроса он вздохнул и, убирая листы протокола в папку, сказал:

— Ну, устроили вы тут Санта-Барбару, девки. Первый раз такое вижу. Повезло вам, Макеева, — судимость снимут теперь, дело на пересмотр — получит подруга все, что заслужила, да плюс довесят еще за клевету.

Конечно, я была рада это услышать. Но где-то глубоко внутри я по-прежнему жалела несчастную, запутавшуюся Ангелину и ее больного мальчика Колю. Конечно, то, как она обошлась со мной, не имело никаких оправданий. Но и то, что сделал Влад Стрыгин… Да, он не заслужил смерти — но заслужила ли Ангелина то, через что ей пришлось пройти? А я? Разве я заслужила эти четыре года лишения свободы за то, что просто волей судьбы оказалась тогда в супермаркете, где встретила Ангелину? Но разве мне могло прийти в голову, что моя одноклассница будет использовать меня как слепое орудие мести в своей вендетте со Стрыгиным? Я просто отчаянно хотела выбраться из беспросветной нищеты. За все нужно заплатить, как оказалось.

И мы заплатили — Влад, Ангелина и я.

Но я могу начать жить сначала. А вот Ангелина… На какую жизнь она обрекла своего больного сына? Как теперь будет справляться со всем ее уже немолодая мать? Цена одной юношеской ошибки оказалась слишком велика.

И вот тут я неожиданно поняла, что уже совершенно не держу зла на Гельку.

А еще я теперь твердо знала, что мне делать…

Пожилая женщина заботливо поправила шарф на шее худенького высокого подростка лет шестнадцати, крепко ухватившегося за ограду полисадника:

— Холодно, Коленька, — она чуть наклонилась к уху мальчика, на котором располагался слуховой аппарат. — Может, дома подождем?

Но он только мотнул головой и уставился прозрачными невидящими глазами в сторону автобусной остановки, откуда приближалась невысокая светловолосая женщина с большой сумкой. Заметив мальчика, она подняла было руку для приветствия, но потом, вспомнив, опустила ее и ускорила шаг.

Буднично поздоровавшись с бабушкой, она нагнулась к уху мальчика:

— Здравствуй, Коленька. Это тетя Люся.

Она всегда ездила этим поездом. Завтра нужно выходить на работу, так что спала в дороге. Самое утомительное — регистрация, перрон, закатная подмосковная тоска на всех этих перекладных и пересадочных пунктах. Питер, поезд, Москва, такси, электричка, аэропорт. Лететь с пересадкой, но это и к счастью — пролететь всю страну, сидя в кресле, довольно утомительно, особенно после этого модного «сидячего» поезда из Питера, где ни выспаться, ни пройтись. До самолета на этот раз автобус не отвозил, пришлось идти по летному полю метров триста, к самому трапу. Лера приготовилась замерзнуть, но воздух оказался теплым, а главное, откуда-то повеяло сладким запахом просыпающейся мокрой земли, тугой апрельской ранней зелени, которая еще не выстрелила из почек, но уже набрала соки и готова была усыпать силуэты голых деревьев нежной зеленой дымкой. Этот запах как-то сразу растревожил ее, прогнал планируемый сон, и глубоко в душе появилась мысль — недодуманная, невысказанная, но почему-то очень важная.