Екатерина Островская - Сверх отпущенного срока

— Думаешь, мы шутим? — усмехнулся старший. — Что это розыгрыш? Ты видишь здесь телекамеры? Здесь никого, кроме нас. И выстрелов никто не услышит.

Дальский смотрел на похитителей и лихорадочно размышлял, как сделать так, чтобы успеть достать из кармана пистолет и не поймать грудью автоматную очередь.

Они вчетвером стояли на засыпанной снегом лесной дороге, вокруг сугробы, хотя и просевшие от вчерашнего дождя, но достаточно глубокие — бежать по ним нельзя, сразу провалишься и увязнешь. До человека с автоматом шагов шесть. Рядом с ним седой, тоже наверняка вооруженный. И у заики пистолет в кармане пуховика — тот, когда подходил, чтобы сдернуть пластырь, машинально похлопал себя по боку. Стоит недалеко, метрах в двух, не больше. Но если немного подвинуться, так, чтобы он оказался на линии огня, тогда тот, в капюшоне, у кого автомат, стрелять не будет, опасаясь попасть в своего.

Алексей сделал вид, будто пошатнулся, и, как бы пытаясь устоять, шагнул в сторону. Похитители, хоть и смотрели на него, ничего не заподозрили.

Седой достал из кармана лист бумаги, сложенный пополам. Развернул его.

— Слушай сюда, урод! — произнес он.

И начал читать — буднично, словно газету, в которой нет никаких новостей, а изложены лишь всем известные факты:

— За измену и предательство интересов многонационального народа России, за действия, которые могли привести к нарушению территориальной целостности государства, за финансирование и поставку оружия незаконным бандитским формированиям в ходе чеченской войны…

Заика в пуховике направился к своим подельникам. На миг закрыл телом того, кто читал идиотский приговор.

Дальский понял, что момент настал. Расстегивая пальто, шагнул вправо, одновременно выхватив «Беретту», резко вскинул руку и направил пистолет на похитителей. Однако выстрелить сразу духа не хватило. Замешкался лишь на секунду или две, но успел увидеть, как округлились глаза седого. Заика, который почти отошел от Алексея, развернулся и прыгнул ему под ноги. Обхватил за колени и сбил с ног… Дальский успел дважды выстрелить — пули ушли в серое небо. А мужчина в пуховике уже сидел сверху, перехватил руку с пистолетом, ударил наотмашь…

В этот момент ему на помощь примчался тот, что был в капюшоне. Автомат отбросил, ведь в ближнем бою его использовать нельзя, и от резкого движения капюшон слетел с головы. Открылось перекошенное злобой изуродованное лицо. Вместо верхней губы был ужасный шрам — след от пули, которая, пробив щеку, срезала часть рта и выбила зубы…

— Сержант! — прохрипел Дальский. — Петя, ты что, не узнал меня?

Кулак, занесенный для удара, остановился у самого виска Алексея.

Подбежал седой.

— Г-гад к-какой… — выдохнул заика.

— Я не Потапов, — продолжал хрипеть Дальский, — я его двойник. Артист. Дальский моя фамилия. Петя, мы же с тобой на вокзале, у пакгауза… Помнишь, ребят тогда миной накрыло? А меня перед этим полковник вызвал. Рудика Халикова помнишь? Лебедева, который умом тронулся? Я думал, что и тебя…

Рука, державшая Алексея за горло, ослабла.

— Я у тебя потом дома был в Старой Руссе. Мама твоя болела…

И тут сержант процедил сквозь зубы:

— Сволочь!

Дальский опять увидел у самых своих глаз дрожащий от напряжения кулак. Потом Петр поднялся.

Алексей лежал на спине и смотрел вверх, куда уносились стволы сосен, где кроны их сходились, едва не достигнув низкого серого неба. Потом поднялся, сплюнул на мокрый снег кровь из разбитой губы. Посмотрел на сержанта, но тот уже стоял спиной к нему. Стоял и тоже смотрел в небо. Наверное, для того, чтобы удержать в глазах слезы.

— А меня помнишь? — обратился к Дальскому седой.

Только сейчас Алексей узнал его.

— Помню, товарищ полковник. Я думал, что вас тогда вместе со всеми…

— А если думал, то почему не отомстил за нас?

Они сидели вчетвером вокруг небольшого стола на кухне домика, примостившегося на окраине дачного поселка. За окном тянулись к мутному стеклу заиндевевшие ветви старой яблони, сквозь которые просматривался заснеженный лес. На столе стояла литровая бутылка водки и три тарелки — с нарезанным хлебом, мятыми бочковыми огурцами и докторской колбасой.

— Взорвали, говоришь, олигарха долбаного?

Полковник задал вопрос, на который ответ не требовался. Но все равно Алексей кивнул.

— А ты, значит, теперь дурилку крутишь вместо него?

Дальский снова кивнул.

Актер сидел за столом с людьми, о которых почти забыл, которых и не знал толком, но чувствовал себя сейчас так, словно вернулся домой после долгой разлуки. Похитители привезли его в этот домик, похожий на едва обустроенный для проживания сарай, посадили за стол, быстро нарубали закуску и поставили за стол водку. И все — молча, так, словно им не о чем было поговорить с ним. Когда ехали из леса, они тоже молчали, а Дальский боялся спросить. Посмотрел на полковника и сразу вспомнил, что перед ним отец Ани, о котором та надеялась получить какие-нибудь известия. За полтора десятка лет бывший начштаба изменился, и если бы Алексей встретил его на улице, то прошел бы мимо, не узнав.

Сержант наполнил водкой пластиковые стаканчики.

— За ребят погибших, — сказал полковник.

Все помолчали несколько секунд, словно вспоминая, а потом выпили.

— Как жил? — спросил Белов, даже не посмотрев на Дальского.

Алексей пожал плечами. Он не знал, что говорить. Понятно, что у него-то как раз все в порядке. Если даже и был недоволен чем-то, все равно ему жилось во сто крат легче, чем вот этим троим.

— Вернулся в театр, женился.

Помолчал, думая, что еще может сообщить о себе, но ничего путного вспомнить не мог, словно это был единственный текст для его роли.

— Теперь ушел из театра и развожусь.

— З-з-завидую, — выдавил заика.

— А у нас все просто, — произнес полковник с усмешкой. — Плен, а потом тюрьма.

— Как так? — не понял Дальский.

Ему не ответили. Сержант опять наполнил стаканчики.

— Тебя тогда отпустили, — заговорил вновь Белов, — а меня, видимо, с самого начала решили не убивать. Мало ли, потребуется офицер для обмена пленными. Чечены нести меня не хотели, а волочить за ноги не рискнули: мало ли, вдруг загнусь. Из вокзала вывели троих выживших и приказали им нести меня до машины. Петр, — полковник показал на сержанта, — был среди них. Сначала продержали с неделю в подвале какого-то дома. Там еще десятка два с лишним таких же, как и мы, находились. Почти все раненые. Повезло еще, что военврач среди нас оказался. Чечены, правда, бинты и медикаменты дали. Но за неделю пять человек умерли. У меня ранения сквозные, мне проще было. Потом нас в село отвезли — и снова в подвал. Село тихое такое: ни войны, ни выстрелов, ничего не слышно. А в каждом дворе — подземелье, в котором такие же, вроде нас, сидели. В каком-то двое, а в каком двадцать человек. В село иногда заходили наши части, но постоянно ни одна не дислоцировалась, так как местные командованию заявили, что боевиков сами не любят и не пустят к себе. Я вот с этими парнями к старику одному попал. В доме еще две невестки его, пятеро детей и пара работников — не чеченов, из Дагестана откуда-то. Дед тот сразу нам популярно объяснил, кто мы и что будет с каждым, если хотя бы подумаем о побеге. Потом приходил, сидел на краю ямы и рассказывал, как в сорок четвертом году его семью в Казахстан вывозили, как умирали в теплушках люди, как солдаты выбрасывали трупы из вагонов. Ему тогда четырнадцать лет было, и он поклялся отомстить. Будто бы от всего их уважаемого многочисленного тейпа одиннадцать мужчин только осталось, если с ним считать.