Андрей Константинов - Гоблины. Сизифов труд

— Потому что до сих пор это отцы у нас воспитывали сыновей, а не наоборот. Или какое новое постановление на сей счет в Госдуме приняли?

«Транспортник» Лисицын, понимая, что разговор начинает приобретать нежелательный характер, поспешил вмешаться:

— Тарас, давай все-таки дослушаем предложение Владимира Антоновича не перебивая. В конце концов, речь идет о судьбе вашего и нашего… э-э… подопечного.

— Хорошо, давай дослушаем.

Адвокат кивком головы поблагодарил Лисицына и продолжил:

— Итак, я предлагаю совместными усилиями всего лишь защитить репутацию Кирсанова-старшего. Зная его много лет, зная его несгибаемый характер, я убежден, что он и без правоохранительных органов сумет наказать своего сына со всей строгостью.

— Ага. Заберет у него на месяц ключи от «ламборджини», — снова не утерпел Шевченко.

И тут неожиданно для всех подал голос сам Иван Демидович:

— Скажите, а каким образом вы планируете защищать… э-э… репутацию?

— Вот, наконец-то слышу голос разумного человека, — расцвел Загарацкий. — Всё теперь зависит исключительно от вас, Иван Демидович. Но при этом и требуется лишь самая малость: на опознании вы просто должны не узнать Кирилла.

— Как это не узнать? А рисунки? Этих парней, их ведь по рисункам установили?

— Согласен, рисунки получились похожи. Но визуальное восприятие человека, что называется «восприятие глаза в глаза», это совсем другое дело, — интеллектуально разъяснил «интеллектуал». — Словом, Иван Демидович, судьба Кирилла зависит именно от того, опознаете вы его на следственном мероприятии или нет.

— А Хромов? Его тоже следует не узнать? — мрачно поинтересовался Шевченко.

— А кто такой Хромов?

— Это парень со второго рисунка, приятель Кирсанова, — пояснил Лисицын.

— А-а! Нет, Хромов в данном случае меня не интересует, — успокоился адвокат. — Его можете опознавать со спокойной душой. Даже лучше будет, если вы на него покажете. В конце концов, теперь уже невозможно точно установить, кто именно нанес последний, роковой удар. А вдруг это был именно Хромов?

Иван Демидович невольно зажмурился, и перед его глазами мгновенно выплыла картинка того рокового вечера. Он снова с ужасом наблюдал за тем, как молодые парни остервенело набрасываются на Сеньку и начинают его избивать. Как сам он забивается в щель между ларьками, а здоровенный пьяный жлобина — тот самый Хромов, — пытается вытащить его оттуда. Как сын уважаемого человека из московской префектуры кричит своему приятелю: «Да хрен с ним, давай лучше этого гасить!», и Хромов присоединяется ко всем остальным…

— Вам что, плохо? — донесся до Филиппова встревоженный голос адвоката, и тот поспешил открыть глаза.

— Нет-нет, со мной всё нормально.

— И последнее, Иван Демидович. Оно же, пожалуй, самое главное. — Загарацкий интригующе посмотрел на бомжа. — В тот роковой вечер, равно как во все последующие дни пребывания в милиции, вы, несомненно, испытывали глубокие моральные страдания. Так вот, мне поручено предложить вам небольшую компенсацию. В размере двадцати тысяч долларов США. Учитывая ваш… э-э… нынешний социальный статус, эти деньги вам будут совсем нелишними. Конечно, на них нельзя купить квартиру, даже комнату в Петербурге, но вот небольшой домик со всеми удобствами где-нибудь в области вполне возможно. Мы даже готовы помочь вам подобрать варианты. Естественно, бесплатно.

— Ах, какое благородство! — всплеснул руками Шевченко. — Я сейчас буквально расплачусь от умиления!

— Деньги вы получите сразу по завершении следственного мероприятия, — силясь не обращать внимания на оперативника, продолжил адвокат. — Но, как вы понимаете, при условии, что всё это останется между нами.

— Я понимаю, — понурил голову Филиппов.

— Так каков будет ваш ответ?

— Я должен подумать.

— Правильно! Человек всегда должен думать. Именно этим он и отличается от животного… Думайте, Иван Демидович, думайте! Только недолго, ибо времени у нас с вами мало. О своем решении вы сможете сообщить мне через Дмитрия Сергеевича, — Загарацкий кивнул в сторону Лисицына. — Ну а теперь, извините, вынужден вас покинуть, у меня через два с половиной часа самолет.

На этот раз удостоив своей ладошкой одного лишь «транспортного опера», адвокат покинул кабинет. В котором с его уходом повисла нездоровая тишина.

— Пошли, Демидыч. Нам с тобой здесь тоже делать нечего, — рыкнул Шевченко, поднимаясь.

— Постойте, братцы! — засуетился Лисицын. — Чего вы вдруг сразу засобирались? Сейчас мы с вами чайку упромыслим. А можем, чего и покрепче.

Тарас передернул плечами и с нарастающим раздражением произнес:

— Знаешь, Лисицын, ты бы не величал нас с Демидычем братцами.

— Почему?

— У меня такое чувство, что «братцами» обычно называют прилизанных халдеев в фильмах про дворян. Так что эта песня скорее посвящается тебе… Как ты там в прошлый раз говорил, Дима? «Сам лично проконтролирую, чтобы Кирсанов сел железно и надолго»? Ну-ну… Пошли, Демидыч, не будем мешать коллегам бороться с гидрой преступности…

Шевченко и Филиппов, не прощаясь, вышли, и Лисицын проводил их взглядом человека, которому бесконечно паскудно и тошно от осознания того, чем ему приходится заниматься…

…Пять минут спустя, трясясь и подпрыгивая на ухабах, Тарас и Иван Демидович на «маршрутке» возвращались в родную контору. Оперативный водитель Афанасьев искоса наблюдал за ними в зеркало заднего вида, с немалым удивлением отмечая, что после посещения ЛОВДТ оба выглядят жухло и потерянно. А Шевченко, в дополнение к этому, был еще и абсолютно молчалив, что на практике случалось с ним крайне редко.

— Что вы об этом думаете, Тарас? — первым не выдержал молчания Филиппов. — Мне любопытно услышать ваше мнение.

— В этом деле я тебе, Демидыч, не советчик. Решай сам. — В салоне «маршрутки» установилась прежняя непривычная тишина. Но ненадолго: теперь уже не выдержал и Шевченко. — Сергеич! — перевалился он через водительское сиденье. — Поделись мозгом! Вот если бы ты был свидетелем преднамеренного убийства и тебе предложили двадцать штук баксов за то, чтобы ты подозреваемого на очной не опознал. Ты бы как поступил? Взял деньги?

— Нет.

— Ты бы хоть подумал немного, что ли.

— А чего тут думать? Нет, не взял бы.

— Почему?

— Надеюсь, я не создаю впечатление падали? — не отвлекаясь от дороги, поинтересовался Афанасьев.

— Не создаешь.

— Вот тебе и ответ.

— Но ведь убитого все равно не воротишь? А тебе, допустим, деньги край как нужны? Получится: и ты без бабла останешься, и человека посадят. В чем тогда смысл?

— В том, что, раз заслужил — пусть сидит.

— То есть ты за то, чтобы в этом мире множилось зло?